Мы никогда не умрем

Дождавшись конца прелюдии, Рита вдруг ожила. Ее движения были тяжелыми и ломаными, будто у шарнирной куклы со слишком тугими суставами. Каждый ее шаг был словно нарочно мимо ритма, вести она не давала, и под партнера подстраиваться не собиралась. Мартин, пожав плечами, остановился, позволив ей делать, что хочет — не плясать же вокруг нее, как Мари вокруг манекена.

Но стоило ему замереть — как Рита остановилась. Она стояла, неловко изогнувшись, словно пытаясь увернуться от брошенного в лицо камня. Ей явно было неудобно, Мартин видел, как дрожат ее колени, но она не пыталась выпрямиться.

И он понял.

Рита танцевать не умела, но очень хотела показать Мари, что тоже что-то может. Повторить ее трюк. И она взяла роль ожившего манекена, который и не должен уметь танцевать.

Мартин улыбнулся, подхватил ее под локоть и повел к центру зала, больше не заботясь о том, чтобы Рита попадала в такт.

Когда музыка закончилась, они оба замерли у зеркала — черная и зеленая тени. Мартин стоял прямо, а Рита сидела на полу, широко расставив ноги и раскинув руки.

На лице Мари читалась неприкрытая неприязнь. Кажется, она была не из тех, кто ценит, когда повторяют его трюки.

…

Отец вернулся недавно, после двухнедельного отсутствия.

Анатолий не сказал сыну ни слова. Положил в холодильник какие-то продукты и сел за стол, застыв там, будто он вовсе из-за него не поднимался.

Вик отцу тоже не стал ничего говорить, хотя хотел бы. Он не видел ни одного шанса переубедить отца в чем-то, и с годами стал ощущать к нему что-то вроде странной, смутной благодарности. Его воспитанием не занимался недалекий алкоголик. Благодаря его равнодушию у него есть Мартин.

Впрочем, Вик прекрасно осознавал, что заслуги отца в этом никакой нет, и что он обрекал его совсем на другое. Но эти мысли помогали ему поддерживать зыбкое перемирие.

Но перемирие закончилось тем же вечером. Когда Вик возвращался домой, проводив Ришу, он по привычке зашел в дверь, а не через окно — привык, что дом пуст.

— А ну иди сюда, — раздалось у него за спиной.

«Черт».

«Ничего, Мартин, это больше неважно».

Он стал в дверях. На сидящего отца он теперь смотрел сверху вниз.

Мужчина все еще был гораздо крупнее и сильнее. При желании он смог бы его снова избить. Но Вик не боялся боли, и не собирался больше позволять себя унижать.

— Ты на дядьку собак спустил?

— На какого дядьку? — ледяной иронией в голосе Вика гордилась бы даже Мари.

— На Мита! Он сказал приходил к нам спросить, где я, а ты…

— Он приходил красть, — лениво ответил он.

— Что…

— Ты все слышал. Сказал, ты должен ему денег. Хотел забрать их сам.

Вик увернулся от летящей ему в голову кружки и остался стоять, глядя исподлобья как медленно багровеет лицо отца. Он чувствовал, как губы его сами растягиваются в улыбке.

— Паршивец! Ты на кого наговариваешь! Ухмыляется еще, ты смотри… — рычал отец, вставая со стула.

«Вик, прошу тебя, не сейчас. Ты не сможешь», — предупредил Мартин.

«Я все смогу», — ответил Вик.

Теперь танцевал он. Он привык уворачиваться в драках с более крупными противниками. Несколько раз он просил Матвея на него напасть. Тот делал это сначала медленно, потом все быстрее, чтобы Вик успел понять, как ему уклоняться и куда бить. Матвей учил его так же терпеливо, как Вик помогал ему все это время.

И Вик понял.

Он кружил вокруг отца, будто ласка вокруг проснувшегося медведя. Кухня была слишком маленькой, и Вик отступал в коридор, мимо своей комнаты — к улице. Там было больше места, к тому же он всегда смог бы сбежать. Отец на ходу расстегнул и с тихим шуршанием снял ремень. Вик разглядел небольшую зазубрину на пряжке — она появилась от удара о стол. Он точно это знал. Ремень был тем самым, не сменился за девять лет.

Вик не знал, чего добивался в этой схватке. Хотел показать отцу, что его власть над ним кончилась? Хотел отомстить за прошлые унижения ответным унижением?

Анатолий был пьян, как всегда. Правда, привыкнув управляться одуревшими от страха смерти животными, он сохранил достаточное проворство. К тому же он все еще был очень силен. Но Вик точно знал — он его не поймает. А даже если и поймает — Вик больше не позволит Мартину страдать за него и унижаться.

И чувство ответственности за последствия, вместе с полным отсутствием страха перед болью, сделали его безжалостным. Он кружил по участку, не стараясь ни забиться в какую-нибудь щель, откуда отец бы его не достал, или сбежать через забор. Нет, Вик смотрел, как отец начинает задыхаться, как все больше краснеет его лицо, и едва ли не впервые в жизни чувствовал настолько пьянящую эйфорию. Он даже не заметил, что отец несколько раз достал его ремнем, что красные полоски растекаются на левом плече и на правом боку, и что угол пряжки полоснул его по лицу, оставив длинную, кровоточащую царапину.

Он оставил его голодать.

Он не принял его любви.

Он избил Мартина.

Он заставил их с Мартином часами сидеть в кладовке зимой. Каждую зиму.

Он пропил все его, Вика, детство.

Он оставил его лежать избитым на полу, бросившись проверять деньги.