Мы остаёмся

От Школьного переулка к пустырю вела тропинка между зарослями сирени и глухой стеной автосервиса. Впереди за кустами маячила заброшка фабричного цеха. Я прошла примерно половину этого коридора, когда за спиной послышались шаги. Оглянулась: Горелов и Миронов. Ещё ничего не успела сообразить, а под ложечкой уже противно засосало. Серёжка говорил, у меня хорошо развита интуиция. Не знаю, как это правильно называть, но если с рождения только и ждёшь, от кого прилетит подзатыльник, поневоле разовьётся чутьё ко всякому такому.

В общем, я увидела мальчишек, и побежала. А они бросились догонять. Я неплохо так бегаю, но сегодня ноги с каждым шагом наливались тяжестью, и метров через пятьдесят стало казаться, что я волоку прикованные к лодыжкам чугунные батареи. Рюкзак колотил по спине. Сердце билось о рёбра. Воздух кончился.

Позади раздался свист и азартное гиканье – эти двое гнали меня, как зайца. От тычка в спину я упала на колени и едва успела выставить вперёд руки, чтобы не разбить лицо о тропинку. Её утаптывали годами, и она твёрдая, как бетон.

Парни остановились надо мной.

– Эй! – брезгливо бросил Платон.

– Походу, бобик сдох. – Мирошка дебильно хихикнул и ткнул носком ботинка меня в бедро.

– Подними её, – велел Горелов.

Мирошка потрепал меня за плечо:

– Ну, вставай, чего разлеглась?

– Отстань! – Тяжело дыша, я села на колени, а когда Мирошка дёрнул за локоть, поднялась на ноги.

Кровь шумела в ушах, на правом виске болезненно билась жилка, и хотелось прижать её пальцем, но Миронов не отпускал мою руку.

Что им надо?!

Платон смотрел на меня, как на таракана, которого очень хочется раздавить, но жалко пачкать подошву.

– Допрыгалась, уродина! – тихо и зловеще процедил он сквозь зубы. – А я тебя предупреждал!

Зелёные глаза сузились, точёные черты исказились, как будто сквозь красивое лицо одноклассника на меня смотрел оборотень. Вот-вот клыки покажет! От этой перемены я опешила и молчала.

На тропинке за кустами зазвучали голоса.

– Кого там принесло? – поморщился Горелов.

Надо было рвануть локоть из хлипких Мирошкиных пальцев, толкнуть Мироху на Платона, а самой мчаться обратно в Школьный переулок. Но в первый момент я затупила, а в следующий Горелов уже схватил меня за свободную руку, кивнул на заброшку и скомандовал:

– Давай туда!

Под нервные смешки Миронова парни поволокли меня сквозь бурьян к зданию. Я упиралась, но толку-то! Мы ввалились в пустой дверной проём, и нас накрыл сумрак. Он был плотный и вонял плесенью и кошками. Сумрак казался жутким существом, которое сожрало всё вокруг и теперь могильным холодом лезет за воротник.

Ладони разом вспотели и замёрзли, а кожа на затылке противно натянулась от поднимающихся волос. Парни выпустили меня, и я тут же обхватила руками плечи. Вот бы сжаться в комок, в мячик, и выкатиться из жуткой тьмы на залитый солнцем пустырь!

Снаружи прозвенели и затихли ребячьи голоса.

Глаза начали привыкать к полутьме, постепенно различая сломанную мебель, куски штукатурки и всякий мусор. А ещё – надменно-пренебрежительное выражение лица Платона, который стоял передо мной.

– В общем, так, уродина. – Мне почудился звериный оскал на его лице. – Сейчас будешь просить прощения у меня и у Яны. Миронов, ты чего там застрял?

Мирошка бродил за спиной Горелова и что-то высматривал среди рухляди, подсвечивая телефоном.

– Тут, вроде, подвал. Если её грохнуть, а потом – туда, никто не найдёт, хе-хе-хе! – Смех Миронова был похож на тявканье гиены. Не знаю, как Горелов, а у этого урода, походу, рука не дрогнет. А может, и пусть? Всё разом закончится: рвущая душу боль, тоска, пустота…

– Ну-ка, ну-ка, – Платон заинтересованно глянул, куда показывал Мирошка, опять вцепился в мой локоть и потянул за собой.

Протащив через всё помещение, он заставил меня встать над чёрным провалом в полу. Луч от фонарика в Мирошкином телефоне высветил разбитые доски и лоскуты линолеума по краям. В глубине едва белели кирпичные обломки, валялся мусор. Торчали какие-то палки или корни, будто щупальца чудовища. Провал дышал в лицо влажным холодом и запахом земли. Совсем как яма с глинистыми стенками, в которой остался Серёжка. И я сейчас могу оказаться внизу, как он. Сама ведь хотела…

Показалось, что затхлая вонь окутывает меня с головы до ног, въедается в одежду, в волосы. Сырость проникала в грудь, провал неумолимо, как чёрная дыра, тянул к себе, засасывал всё сильнее. Миг – и он поглотит меня.

Нет! Не хочу!

Я отшатнулась. Платон покосился на меня и толкнул к стенке. Угол учебника сквозь ткань рюкзака больно ударил под лопатку.

– Что, уродина, стра-ашно? – Горелов издевательски растягивал слова. Даже в сумраке было видно, как горят презрением и злостью его зелёные глаза: – Так вот, запомни: если ты ещё что-нибудь вякнешь в сторону меня или Красько, будешь сидеть тут всю ночь, поняла? Ну или пока бомжи не найдут. Не знаю, что для тебя лучше. Ха-ха-ха! А чтоб прям щас туда не слететь, вставай на колени и проси прощения. Миронов, снимай!

– Слу-ушай, а давай мы её сперва потискаем? – Мирошка нервно хихикнул. – Там, вроде, есть, за что подержаться…