Мы остались молодыми…

В стороне от карьера ближе к болотистому лесу, вырыли колодец и поставили сруб бани. Где-то давно добытый разведчиками Ивана Дыбаня большой чугунный котёл всегда возили с собой. Единственная заросшая травой и кустами дорога вела через заболоченный лес в деревню Москалёвка. По ней привезли кирпич для бани, который набрали в деревне на пепелищах, оставленных карателями.

Построили себе лёгкие шалаши из жердей и веток. Внутри шалаши обтянули парашютами. Народу в отряде оставалось мало: большинство ушло на задания. Дикая глушь и мёртвая тишина после тяжёлых двадцатидневных боёв на Лысой горе настраивали на отдых.

То утро не предвещало ничего плохого. Минувшей ночью мы спокойно принимали десантную группу Ефима Ободовского. Сбросили их прямо на наши холмы. Другого сухого места поблизости не нашли. На прощание «дуглас» снизился и на бреющем полете своими огнями осветил лагерь. Сначала мы испугались: не собирается ли он на посадку? На гряде, окружённой болотом и лесом, костей не соберешь.

Но самолет только покачал крыльями – передал нам свой привет. Мы в восторге кричали, махали руками и кидали вверх всё, что можно было подкинуть. Поднимаясь, «дуглас» выключил огни и взял курс на восток, на «Большую землю».

Ещё долго мы прислушивались к удаляющемуся равномерному низкому рокоту моторов. Потом собирали сброшенные на грузовых парашютах тюки с боеприпасами и сносили их к штабному шалашу. Каждый наблюдал за каким-нибудь одним парашютом и замечал направление, где он опустился, чтобы легче его было найти. Десантники прыгнули очень скученно и удачно приземлились между деревьями прямо в лагере. Кроме омсбоновцев, прилетела группа минёров из гвардейской бригады.

Лагерь ещё не проснулся. Летнее солнце, уже поднявшееся над лесом, припекало своими лучами. Над болотом парило. Петр Ярославцев, Михаил Журко и я с утра пораньше отправились в баню. До неё от нашего шалаша (самого крайнего на низкой гряде) было шагов двести. По другую сторону от шалаша уходила единственная дорога, на которой находился пост с пулеметом.

На бревне возле бани кемарил дневальный. Из трубы вился горячий воздух. На наших лицах блуждали радостные улыбки.

Миша открыл дверь: оттуда пахнуло жаром.

– Повеселимся! – обрадовался Петр.

В следующее мгновение за этим возгласом раздалась пулеметная очередь на москалёвской дороге. С глупейшим видом мы посмотрели на свои пистолеты. Наши автоматы висели на сучках жердей в шалаше у той самой дороги, где разгорался бой. Это был единственный случай в партизанской эпопее, когда у нас не оказалось автоматов. Мы помчались навстречу бою, сломя головы, не слыша увеличивающегося свиста пуль, не видя выскакивающих из шалашей ребят. Перед нашими глазами маячили на сучках наши автоматы. До них надо было добежать. Они висели между нами и врагами. Это было неприятно, даже чертовски плохо. Мы бежали быстро, очень быстро. Ребята после рассказывали, что мы промелькнули мимо них, как зайцы. Если бы зафиксировать нашу скорость в этом беге на короткую дистанцию, то этот рекорд никогда не был бы побит. Вот что значило оставить оружие!

Схватив автоматы, сумки с патронами и гранатами и сразу повеселев, мы вылетели из шалаша и столкнулись с командиром. Гимнастерка на нем как всегда была застегнута на все пуговицы. В руке он держал свой неразлучный маузер. Он был из тех командиров, за которыми люди шли не задумываясь. Скажи он: «Надо пойти и взять город Овруч». Мы пошли бы и взяли город по названию Овруч.

Карасёв сверкнул синими глазами, резко бросил руку с маузером в сторону стрельбы и, глядя на нас в упор, коротко произнес:

– Марат, Петр, Миша! Вперед! И стоять насмерть!

Называя наши имена, он свободной рукой указывал на каждого из нас, как бы считая.

Слова «стоять насмерть» родились в кровавом сорок первом на заснеженных полях Подмосковья и шли с нами через всю долгую войну. Это был суровый приказ «не отступать». О раненых командир не упомянул. Нам и не нужно было о них говорить. Вообще, он сказал нам очень мало. Но он сказал все.

Мы побежали вперед, на стрельбу, стоять насмерть. Первый натиск фашистов отбили сходу. Они не успели развернуться. Хлопали одиночные выстрелы. Слышались крики раненных фрицев. Они отпрянули.

Можно было устроиться поудобнее. Переполз к низкому пню и огляделся. Слева лежал Паша Колганов – москвич с Плющихи, почти арбатский, вдвойне земляк. На его лице всегда играла улыбка. Он был крайним на нашем фланге. Справа залегли Миша Журко, Петр Ярославцев и Павел Киселев – высокий светловолосый саратовец, мой дружок по кавказскому фронту. Его вторым, спустя месяц, после меня, сбросили в отряд на Лысую гору.

Дальше виднелись Петро Туринок, Саша Матвеев и еще правее и немного впереди пулеметчик Саша Тютнев со вторым номером Петром Цалко. Это они встретили немцев огнем, сразу положив их больше десятка на дороге. Донеслись крики немцев. Они подбадривали друг друга громкими возгласами. Усилившаяся пальба из их автоматов и пулеметов, сбивала листья и ветки над нашими головами. Они снова пошли на нас.