Мы отрываемся от земли

– Рай-то везде, – сказал А. В., – вот только… значит ли это что-нибудь для меня? Имеет ли он ко мне отношение, вернее, имею ли я – к нему? Или он сам по себе, а моя жизнь – сама по себе?

– …И равнодушная природа красою вечною сиять.

– Не о том. – Он поморщился и потер щеку. – Если рай везде, то почему бы не быть ему и во мне, то есть внутри меня может и должна быть та же легкость… Но почему, почему увидеть его проще, чем в себе создать?

Он еще постоял с мукой на лице, и мы стали выходить дворами к платформе. У него развязался шнурок, и он опустился на колено, завязывая.

Я еще не поняла – это обычные мысли или он в плохом состоянии.

Он шел и махал рукой на рябчиково-кирпичные пятиэтажки, а я будто читала по рукам: они, они, они, оно – и догоняла, дотрагиваясь пальцами до болтавшейся у него за спиной парусиновой сумки.

За железнодорожными путями несколько домов в серых костюмах словно нас высматривают, и я решила, что это уже Мытищи, но А.В. поправил: там Ярославка.

Они приехали на велосипедах.

Деревянный город спускался к реке. Деревенский город спускался не к набережной, а к мосткам. Здесь полоскали белье, уже лет тридцать как не полощут.

Город был маленький, и был город. Был очень настоящий, себя не видящий. Рядом с автовокзалом был рынок. Улица вела к водонапорной башне. Город населяли дома. С высоким каменным фундаментом. С первым этажом в камне и вторым, а то и третьим из дерева, не крашенного, давно, никогда. И цветные в белой резьбе, и штукатуренные с нечитаемой лепниной. Нельзя было простить людям, что они отрывают дома от улиц, загоняют клинья своей жизни, хитро-простоватой, но нигде не простой. Отлучают себя от города пластиковыми рамами, сайдингом, бетоном, отделочным кирпичом. А город прячется в глубь домов, за джунгли встающих во весь рост окна горшочных растений. Зеленые, горчичные, голубые, луково-красные заборы заплатами, неверными складками гармони подхватывают друг друга, мимо рябины проводят всегда празднично утоптанные листья и белые ножки деревьев.

Старая женщина, идущая вдоль забора, под облетание листьев, под шорох и шелест беззвучия, и входящая вдруг в свою калитку.

Где-то здесь я дома.

Веселый русский мужик в ушанке, телогрейке или тулупе и валенках, с круглым розовым лицом, летел над круглым островом, а из острова росли елки, сосны и церковь. Только у мужика вместо рук были мельничные крылья, нарисованные так, что больше похожи на вафельные. Я нарисовала быстро со сна. А. В. увидел, взял цветные карандаши и надписал радугой-дугой над мужичком Василий-Остров.

Я работала курьером на маленький интернет-книжный. У меня редко бывало больше одного заказа в день. Так я встретила А. В. Он обрадованно взял Шарля Пеги, сказал, что ему необходимо для работы. Я вытянула с порога шею, туда, откуда рябили книжные корешки, этаж над этажом. Он отступил, чтобы мне было виднее, и тут же предложил зайти. Когда шел на кухню, стало понятно, зачем курьер: одна нога едва заметно волочилась, но, наверное, в метро с нею было бы трудно.

Когда выбрасывал старые телефонные книжки и блокноты, разрешил пролистать. Черным фломастером на середине страницы:

НЕ ЗАПОЛНЯТЬ ЖИЗНЬ,

А ЗАПОЛНЯТЬ ЖИЗНЬЮ.

– Себя? – спросила я.

– Не только.

Взял карандаш, записал на середине другой, показал мне, закрыл и положил обратно, сверху стопки:

заполнять жизнь не собой, а жизнью.

Я работала курьером на маленький интернет-книжный. У меня редко бывало больше одного заказа в день. Я искала жизнь других или свою, но другую. Пятиэтажки прикрываются зеленью, будто стыдясь. А. В. сказал бы: Адам и Ева, еще в Раю, но уже не в Раю.

Во флигеле давно шел ремонт – должно было открыться кафе. Как-то, увидев, что дверь приоткрыта, и я зашла, но кафе пока не работало, и помещение после ремонта еще не прибиралось. Прислоненные к стене, стояли несколько холстов в рамах. Это были полулюбительские картины, тридцати-, сорокалетние, из тех, что безнадежно висят в комиссионках. Все городские пейзажи, и только один портрет, писанный очень чистыми красками, с применением локальных цветов, так что масло напоминало гуашь. Портрет изображал искалеченного моряка в инвалидном кресле, за ним – деревянная пристань, на заднем плане намечен какой-то город из не то башен, не то кранов, не то колоколен, сиреневатый. Портрет поясной, каталка угадывается. Голубые глаза, обтянутые скулы, полуулыбка. Мне показалось, что А. В. было бы приятно иметь у себя это полотно, может, потому, что моряк слегка на него похож.

Человек несчастен, потому что вынужден двигаться, поспевать за временем. Он не может долго оставаться там, где все уже есть. Здесь.