Мы отрываемся от земли

Я взглянула мельком: фамилия-имя-отчество, дата рождения в скобках, тире, профессиональная принадлежность или род занятий. Внутри скобок, через запятую после даты рождения, видимо, место – Василий-остров.

– Василий-остров? Это что, Васильевский? Разве ты ленинградец?

– Нет-нет, Василий-остров – деревня, в которой я вырос.

– Новость. Где это?

– Талдомский район.

– И она что, вправду на острове?

– Теперь нет. Был островок на Верхней Волге, но так близко к берегу, что обходились деревянным мостом. А когда делали Московское море, береговой рельеф кое-где поменялся: куда-то вода прибыла, откуда-то ушла, насыпали землю, подняли бывшее дно, – и островок с деревней стал частью суши.

В правом верхнем углу экрана – книга об отце. На несколько пробелов вниз белая равнина.

– Год не дожил до девяностолетия. Не странно ли, что вот она, круглая дата, а человек не дотягивает год?.. Все такая ложь – цифры… Слова еще большая ложь, но цифры – просто нелепость. Считаем десятками. Рисуем ноли…

За отцом смотрели внучка с мужем и внук – дети сводной сестры, дочери от первого брака, уже покойной. Они ездили из райцентра, А. В. из Москвы не ездил. Он едва успел на похороны, потому что сообщили ему в последний момент, и сразу же надо было что-то решать с домом, который никому оказался не нужен. Дела вызвали А. В. в Москву на другой же день, а дом оставался.

Фотоархив на виду, пыльно переливается целлофан. Улица, ведущая к башне.

– Дом продашь?

– Он мне нужен.

– Что за башня?

– Водонапорная.

После похорон матери. Саша у окна. Мишкина мать принесла обед, остывает. К калитке идет мужчина. Это отец.

Вниз пролистываю два пустых полотна-страницы. Очевидно, текст был и стерт.

– Ты ведь туда поедешь?

– Надо бы.

– Возьми и меня. Хочу посмотреть твой дом. Деревню.

– Вот моя деревня, вот мой дом родной. Хорошо. Ты бы видела, – он попробовал засмеяться и говорить сквозь смех, – как у местных физиономии вытянулись, когда я на своих двоих и подпираю плечом гроб!.. Ой, умора… Один Мишка знал. Раньше он наезжал в Москву регулярно и останавливался у меня. Теперь сдал… Но как шесть лет назад закодировался, так держится. Он ведь все живет в восточной половине. Из-за него во многом и не продаю. Чтобы ему на старости лет не притираться к чужим людям.

Строго говоря, деревня при нем жила в названии станции, в деревне жил город или деревня – в городе. После того как деревня стала частью материка, до нее дотянулся посад, и живущие между платформой и первыми каменными домами люди как бы продолжали жизнь деревни, живя своей жизнью. Но грань между деревней и посадом с такими же деревенскими владениями не то чтобы стиралась, а затиралась новыми, послевоенными днями, и мать А. В., родившаяся на острове, вышла замуж туда, где для нее в детстве был город. И устроилась воспитательницей в единственный городской детсад.

В ею сколоченных ящиках под кустами смородины жили куры, огурцы росли на нескольких грядках, на одной – картошка. Мать Миши Слепакова сортировала пух-перо для подушек и матрасов, которые набивались в соседнем цехе, там работали еще несколько чьих-то – кого-то из класса – матерей. Отца у Миши не было. Мишина мать не держала ни огород, ни живность, но мать А. В. все делила пополам, признавая за «городской» ее право на беспомощность и безземельность. В саду с Мишкиной стороны дома росли вишни и яблони, никогда не плодоносившие, сколько отец А. В. с Мишкой их ни окапывали.

За окном проехал навстречу вагону щит с названием платформы – Васильевка. Я спросила: а как же остров? После войны, когда здесь сделали станцию, то ли по рассеянности, то ли нарочно, чтобы не ломать голову, переименовали.