Мы отрываемся от земли

«Нет», – отвечает женщина не сразу, но без удивления, глядя мужчине прямо в глаза.

И мужчина читает в ее глазах не сочувствие, но понимание.

В кафе мы вернемся через два месяца, и это опять будет воскресенье, когда женщина, стоявшая за свечным прилавком, выйдет, чуть позже остальных, из храма, снимет на паперти платок, спустится по ступеням, пересечет улицу и зайдет в кафе, а мужчина, покупавший свечку, будет уже внутри, за столиком, и изнутри увидит ее, и улыбнется, и, приподняв руку, пошевелит пальцами вместо маханья.

Вполне естественно, что это кафе станет их кафе и все дальнейшие свои встречи они будут назначать здесь. По воскресеньям в первой половине дня тут свободно, не считая одной-двух семей с детьми, но те всегда занимают длинные столы, кроме которых предостаточно столиков на двоих. Но главное, что кафе расположено прямо напротив храма. Не надо искать в этом символического противопоставления: сюда заходят после воскресной службы, особенно те, кто с детьми, а среди них особенно те, что приезжают на машине из другого района. Для них стало своеобразной, да, собственно, почему своеобразной, традицией – зайти в это кафе после службы, прежде чем ехать домой. Воскресный праздник для них складывается из посещения литургии и затем посещения кафе всем семейством. Они сидят за длинным столом, мать, отец, малолетние дети, и смотрят сквозь окно-витрину, хотя стекло так прозрачно, так бесплотно, а окно-витрина так обширна, что едва ли скажешь «сквозь», препятствия взгляду нет никакого, так вот, сидят и смотрят на паперть храма, откуда несколько минут назад вышли, внутри которого несколько минут назад находились. Им хочется одновременно тишины и шума, они бодро-усталы, им хорошо быть усталыми, особенно детям.

Это кафе расположено прямо напротив храма, где они впервые друг друга увидели, без которого никаких их бы не было и прихожанкой которого она является просто потому, что живет на параллельной улице. В это кафе они обычно заходили после воскресной службы с мамой, только бывало это на три часа позже, чем теперь с ним, потому что прежде, то есть с мамой, она ходила ко второй, десятичасовой литургии. Брали кофе, что-то из выпечки, не спешили просить рассчитать их, сидя и пропуская сквозь себя невнятно-веселую полифонию семейства, с которым здороваются в храме уже не первый год. И всякий раз мама говорит: как хорошо, что никуда не надо спешить, а она отвечает: да, про себя или вслух.

«Нет-нет, я только два дня подряд подменяла нашу свечницу, – скажет она. – У нее одинокая сестра была при смерти в Орле. Но все, слава богу, обошлось. Теперь ее сестра уже встает и ходит по квартире».

Я думала, Бог простит нам.

Я верила, что Бог просит нам, потому что мы любим. И не только друг друга, и не хотим причинить боль тем, кого любим.

У меня было чувство, что, после того как я сказала: «Господи, пусть будет воля Твоя, а не моя, Господи, войди к нам, войди в то, что между мной и им», Бог не то чтобы благословил нас, не так, конечно, но… это звучит, наверное, чудовищно, но у меня было чувство, что есть и грех – от Бога. Как этот человек пришел в мою жизнь, от Бога, тем же путем пришло все, что было между мной и им, все, что было мы. И только так должно было быть. Поэтому Бог заранее простил нам. Так я думала.

Головная боль не проходит во сне, думал он, поэтому нельзя ложиться спать с головной болью. Живот во сне может пройти, но не голова. Если лечь с головной болью, утром с головной болью и встанешь.

Она подумала о том, что день красив, потому что тих. Дню, чтобы быть красивым, хватает собственной тихости.

Куда это их, интересно, подумал он, провожая взглядом колонну омоновских «пазиков», может, где-то сегодня митинг, но ему было бы известно.

Она рада снегу. Зеленым осиновым кругляшам на снегу. Хорошо, что зима на подходе, когда и деревья многие стоят не только облиственные, но в зелени, и опадают зеленью. Зима и на подходе и здесь, будто перебегает от дерева к дереву, задевая зрение с краю. Как переезд в новый дом, незаметный переезд, пока спишь. Говорят, этот, ранний, снег стает. А может, не стает, может, крепкий зимний ляжет прямо поверх. Трамвай въехал в Духовской переулок, не иначе как здесь была церковь во имя Святого Духа, как же больно, подумала она, будет расставаться с этим со всем, что пропускаешь через себя, живя, будто этого нет, а оно ведь огромное и конечное все. Как же больно будет расставаться с этим.

«Нет, я все-таки куплю Алпатова», – сказала мама, внезапно остановившись, и, как часто бывало, ее взгляд, обращенный на дочь, сочетал убежденность с поиском одобрения.

«А я подожду тебя здесь», – сказала она, тем самым давая добро, и мама, освобожденная, бросив: «Я туда и обратно», мелкими веселыми шагами заскользила вновь «туда», откуда почти ушла восвояси.

Они провели на книжной ярмарке уже около трех часов и наконец-то направлялись к выходу, когда мама все-таки сдалась желанию приобрести даже по издательской цене недешевый – «Итальянское искусство эпохи Данте и Джотто», сколько лет не переиздавалось, в суперобложке, – том.