Мы потребуем крови

Закончив перевязку, я перекатился на спину рядом с ним и подождал, пока острая пульсация боли в ухе утихнет, превратившись в бесконечную резь. К счастью, Гидеон не воспользовался возможностью вскочить и броситься на поиски ножа. Пусть мы застряли под землей без возможности выбраться, но хотя бы следующие несколько минут мне не придется шевелиться.

Гидеон повернул голову и посмотрел на меня.

– Прости меня.

– Не извиняйся. – Держать голову так, чтобы смотреть ему в глаза, было очень больно, но я не мог отвернуться. – Я понимаю. То есть я не понимаю, но понимаю.

– Я уже говорил, что ты плохо притворяешься? – Его губы тронула усталая улыбка, и я не мог не улыбнуться в ответ.

– Говорил, но не стесняйся, повторяй.

Я снова стал смотреть вверх, на тени, пляшущие на камне над нами и, пытаясь унять дыханием приступ боли, возникающей при каждом движении головой, отстраненно подумал, долго ли еще будет гореть фонарь.

– Ты ранен. Это я?..

– Все нормально.

Я чувствовал на себе его взгляд.

– Все нормально, – повторил я. – Ты меня не ранил.

– Лжец из тебя тоже ужасный.

– Ладно, у меня кое-что болит, но это не твоя вина, и ты ничего не можешь сделать. Можем мы теперь перестать говорить об этом?

– Конечно. Давай поболтаем о погоде. Здесь довольно прохладно для этого времени года. Интересно, будет ли дождь?

– Ухо болит, ясно? Да, звучит глупо, но это правда.

Он обернулся.

– Не глупо. Какое ухо?

Я показал на правое.

– Как будто нож кто-то втыкает. Уже не в первый раз, но я так и не понял, с чего начинается и как это прекратить. Кажется, ничего не помогает, кроме как смириться или лечь спать.

Так легко было вернуться к старой привычке болтать с ним как с другом, будто ничего не изменилось. Только все изменилось, и мы больше не друзья.

– Я могу помочь?

– Нет. Ничего страшного, я просто полежу, пока не станет легче, а потом продолжим копать.

– Ты правда веришь, что в этом есть смысл?

Я оглядел нашу каменную тюрьму, подавив приступ паники.

– Не знаю, но все равно попробую.

Некоторое время мы лежали молча в давящей тишине каменной гробницы. Сквозь крошечное отверстие, ведущее во внешний мир, еще проникал дневной свет.

– Когда началась боль?

После долгого молчания его голос показался мне каким-то бесплотным.

– В этот раз или в первый?

– В оба.

– После того, как обрушились камни. И я не знаю.

Я солгал, но отвечать «после того, как твой брат приложил меня лицом о дорогу», казалось не слишком разумно. Под тонкой корочкой дружеских тем все было слишком болезненное, чтобы рисковать.

Гидеон издал хорошо знакомый мне звук, похожий на щелчок языком и втягивание воздуха. Он понял, что я лгу, но не стал переспрашивать.

Глубокое дыхание потихоньку сделало боль переносимой, и я осторожно сел.

– Хотел бы я знать, что это было, – пробормотал я, чувствуя изнеможение при одном только взгляде на гору камней, которую еще предстояло разобрать.

Гидеон пошевелился рядом, и у моих губ появился бурдюк с водой.

– Попей, станет легче.

Он не бросился за ножом, но был бледен и выглядел измученным, рука с бурдюком дрожала. Я вытащил пробку и смочил губы, пока Гидеон разглядывал содержимое мешка.

– Наверное, стоит что-нибудь съесть. – Он вытащил толстую лепешку из жареного риса. – Вот, держи.

Я взял ее, наблюдая за Гидеоном. На первый взгляд он не изменился по сравнению с человеком, которого я в последний раз видел на троне в Мейляне, но в его позе появилось что-то хрупкое, неуверенное и скованное. Он тоже посмотрел на меня, и взгляд глубоко запавших глаз был ясным.

– Я съем, если ты тоже поешь, – сказал я, кивая на лепешку. – Иначе я могу подождать.

Он знал меня достаточно, чтобы не сомневаться в моем упрямстве или в том, что я использую его заботу против него, если придется.

– Ладно. – Он вынул из мешка еще одну рисовую лепешку и приветственно поднял ее вверх. – Да хранят нас боги.

Вряд ли это было возможно так далеко от дома, но я предпочел промолчать и просто смотрел, как он ест. Рис оказался сладковатым, и каждый кусок стал испытанием для моей челюсти, вынуждая есть так же медленно, как Гидеон. Но я все же утолил голод, и, закончив с едой, мы сделали по глотку воды и улеглись на земляном склоне. Я хотел копать дальше, но Гидеон выглядел так, будто рухнет замертво, если не отдохнет.

– Помнишь, как ты бросил целую горсть перечных орехов в котелок с тушеным мясом? – спросил я, пытаясь вызвать у него хорошие воспоминания.

Однажды зимой мы выслеживали стадо оленей под руководством Экки, старого следопыта Первых Клинков. Это была не столько охота, сколько тренировка новых седельных мальчишек и девчонок. Гидеон должен был помогать, и в первый вечер ему поручили командовать приготовлением ужина.

Гидеон тихо усмехнулся.

– Хорошая была еда, очистительная.

– Очистительная! Да у меня несколько часов текло из носа. А Ламх плакал.

– Весьма очистительная.

Я затрясся от смеха, прорвавшегося сквозь горе и страх, и не мог остановиться.

– Вот ты смеешься, – обиженно заметил Гидеон, – а Экка тогда назвал блюдо замечательным, помнишь?

– И с таким честным лицом.

– Он тоже плакал.