Мы пришли за миром. Сильнее смерти. Документальная повесть. Первый сезон (февраль – март 2022 года)

— Короче, хрен его поймет, бери его во внимание, движемся к нему. От него оттолкнемся и решим, куда идти. Раз он тут, то, наверное, ориентируется на местности. Вот ведь привидится такой в темноте — сразу задвухсотишься от неожиданности, — усмехнулся головной штурмовик и повел колонну в предрассветную мглу.

* * *

— А ну руки подними, ты кто? — полушепотом скомандовал головной штурмовик.

В ответ к нему повернулся пожилой человек с абсолютно черным от грязи лицом, в темноте блестели только глаза.

— Ну, ты глухой, что ли? Ты кто? — мужчина молчал и смотрел на них почти не моргая.

На правом рукаве у него был шеврон с образом Спаса Нерукотворного и Знаменем Победы под ним, хотя они и были почти неразличимы от грязи.

— Свой? Ты кто? Отзовись, отец! Контуженный? Глухой? Вставай! — штурмовик помахал перед глазами фонариком.

— Свой! — прохрипел человек.

— А ну давай, давай… Поможем тебе встать, поднимайся! — двое бойцов взяли мужичка под локти и завели за сгоревший танк, поставив сбоку от борта, со стороны посадок, чтобы максимально исключить демаскировку на открытой местности.

Поставили. Включили фонарик и замерли…

Перед ними стоял священник. Под утепленный комбинезон заправлена ряса, а больше — ничего. Ни фуфайки, ни бронежилета. Непокрытая голова, голая шея — такая же черная от грязи, как и лицо, и слипшаяся, свалявшаяся борода. Несколько прядей длинных волос развевались на ветру.

Креста на священнике не было.

На поясе висела разорванная пустая аптечка. Вместо карманов — дыры. В свете фонарика черный цвет грязи сменился на месиво из крови, земли, глины и кусков травы. Штаны на коленках были порваны, и сквозь глубокие ссадины сочилась кровь. Рукава облачения тоже отсутствовали. Руки были в крови — изрезанные пальцы и израненные локти, словно он полз по асфальту.

Лицо не казалось безумным, не было шока. Он смотрел куда-то вдаль, будто сквозь парней, пришедших ему на помощь. И сквозь темноту. Казалось, что там вдалеке было что-то, что видел только он. Настолько важное и значимое, что все происходящее здесь не имело для него никакого значения.

— Батя, ты в порядке? А раненые есть? Можешь показать? — обратился к нему полковой врач, подошедший к передовым штурмовикам.

Священник очнулся, словно вернулся оттуда, где был все эти мгновения, и сразу ожил, в нем как бы проснулись все мускулы, он будто «вспыхнул».

— А ну за мной, за мной, быстро! — схватив за рукав медика, батюшка забежал за танк и прошел вперед метров двадцать.

Перед ними открылся окоп, в который были спущены тяжелораненые и погибшие. Все, кто был в сознании, затаились. Никто не знал наверняка, что происходит, поэтому ждали.

— Доктор, за мной, помоги… прошу, бегом! — батюшка перебежал за окоп.

Один из грузных бойцов лежал на спине, тихо постанывая. У него на ноге блеснула желтым цепь с крестом. Его израненные руки были перемотаны рукавами, оторванными от одежды священника. Цепь с крестом послужила своего рода тросом, которым батюшка тянул трехсотого, наверное, бесконечно долгие метры, раздирая руки и ноги в кровь. Это был последний из тех, кого пожилой «батя» смог вытащить.

Бойцов начали осматривать медики. Оказалось, священник затампонировал раны разорванными карманами, кусками подрясника. Всех, на кого хватило сил, перевязал и перетащил в этот окоп.

Что же было в реальности и как пожилой священник попал на это поле, хотелось узнать каждому из свидетелей произошедшего. Но прежде предстояло помочь всем, кого спас батюшка, который и сам превратился в раненого бойца с передовой.

* * *

Отец Олег прибыл в подразделение генерала по собственному желанию и, что было хуже, не согласовав свою поездку с синодальным отделом[57]. Но благословение взял. Будто знал, что епархиальный духовник точно благословит. Архимандрит Дионисий, окормлявший благочиние[58], где служил батюшка, много рассказывал о своем давнем боевом опыте. Как только началась Специальная военная операция, он попросил на Епархиальном собрании слово и произнес простую и запавшую в душу всем священникам речь. Он рассказал о том, что в прошлом, до монашеского пострига, он воевал. И уничтожал врага. Убивал. Но понял главное — в чем может быть грех военнослужащего. И это не убийство, а то, что ему сопутствует. Один вдруг начинает испытывать азарт, другой мстит за боевого товарища, третий и вовсе начинает испытывать удовлетворение при виде убитого противника. Это и есть грех. Именно это мешает христианину выполнять священный долг.

— Поэтому, батюшки дорогие, нужно вам отправиться в окопы и помогать нашим воинам побеждать и, если Господь призовет, помогать уходить не в грехе! Передавать из рук в руки! И не бояться самим погибнуть! Умереть не страшно, если ты на службе. Солдатики наши — на службе Родине, вы же, родные мои, на самой главное службе — у Господа! — он улыбнулся и закрыл глаза руками, громко, тяжело выдохнул, убрал ладони.

И все увидели — он заплакал. Совсем не стесняясь.

— Я вот что хочу вам рассказать. Про войну. Про самое страшное, что я когда-либо видел и мог себе представить.