Мы уходим последними… Записки пиротехника

– Черт их, Боря, знает… Я тебе скажу – какие-то чудаки подсчитали, что в XVII и XVIII веках из каждых пяти снарядов и бомб один обязательно не срабатывал. Так что, может, и были древние саперы и пиротехники…

Вот таких водителей, это я точно знаю, никогда не было.

Польщенный Гоголешвили жмет на газ и изящно прибавляет ходу. В ярком свете фар быстро кружится неугомонная мошкара, за стеклом незаметно пролетают километр за километром. Кажется, что плывешь, а не едешь.

– Ну вот, – продолжаю я свой рассказ, – а в тысяча восемьсот третьем году английский капитан Шрапнель изобрел шрапнель.

– Чего изобрел? – не понимает Боря.

– Шрапнель. Это снаряд такой. У него в корпусе – порох и много разных шариков. Страшная штука. Ты немецкую мину «эс» знаешь?

– Знаю.

– Такого же примерно устройства. Я не помню, где-то читал – прямо поразительный случай с этими шрапнелями… Произошло то в первую мировую войну. Немцы тогда напали на Францию. Шел бой. Французский командир батареи – Ломбаль его, кажется, фамилия – увидел в бинокль, так километров за пять, какое-то желтое пятно и пыль. Ну и сказал своим ребятам, чтобы пальнули разок на всякий случай. А вечером пошли – там семьсот трупов. Целый драгунский полк.

– Ого как! – удивляется Боря.

– Потом выдумали пироксилин. Это уже настоящая взрывчатка. С нею тоже были всякие чудеса. У нас в Петербурге его применяли – как бы тебе сказать? – вместо спичек, что ли. Электричества тогда не было – в люстры вставляли свечи. Так вот, чтобы все свечи одновременно поджечь, делали пироксилиновый шнур и свечи соединяли. Понял?

– Понял, товарищ старший лейтенант. И как же?

– И ничего… Пироксилин спокойно горит, а взрывается только от удара. Но тогда этого не знали. И вот в году так тысяча восемьсот сорок седьмом – взрыв. Целое хранилище разнесло. Представляешь, как забегала аристократия?

Мы с ним весело смеемся и закуриваем. Гоголешвили несколько раз степенно затягивается, потом вдруг корчится весь, распахивает дверцу, плюется неистово и с проклятиями выбрасывает сигарету.

– Ты чего, Боря?

– Ай, товарищ старший лейтенант, попала эта противная штука в рот! За что ни возьмись теперь – все горько. Ай, проклятый ВВ! Вот проклятый!

Пикринка… Водитель помогал таскать раскисающие ящики и нечаянно перепачкался в пикриновой кислоте. Ну, теперь ему хватит на неделю плеваться – эту гадость ничем не отмоешь: ни бензином, ни мылом. Хоть в перчатках обедай.

…Японцы называли ее шимозой, французы окрестили мелинитом, в Англии она звалась лиддитом, по названию полигона, где ее испытывали. В России, разумеется, говорили на французский манер – «мэлинит». История ее такова. В 1783 году ее открыл какой-то англичанин. Долго-долго после этого никто не мог определить ее состава, но одно любопытное свойство заметили сразу все – она необыкновенно ярко окрашивала шелковые ткани в интенсивно желтый цвет. Великолепная и сравнительно дешевая краска поступила в текстильную промышленность, и все модницы Парижа и Лондона стали щеголять в «пикриновых» платьях.

И вдруг в 1887 году летит на воздух одна из крупных английских красильных фабрик. Тщательное расследование устанавливает прямую виновность пикриновой кислоты. И столетняя история мирной краски круто поворачивает в сторону войны. В том же году английское военное ведомство испытывает ее на полигоне и присваивает официальное военное название – «лиддит».

«Mon Dieu (боже)! – сказали ревнивые французы, внимательно наблюдающие за происками соседей. – Нас хотят обскакать на самом крутом повороте истории. Не выйдет!» И произвели свой «мелинит» даже быстрее англичан.

«О, mein Gott (о, мой бог)! – заскрежетали зубами воинственные немцы. – Боже, покарай Англию, а заодно и Францию и Россию! Нашему фатерланду тоже нужна новая взрывчатка». И сделали серию опытов в Шпандау.

И только одна Россия ничего не сказала. Там пока еще крепко спали. Лишь позднее, в самом начале девяностых годов, русские принялись за изучение нового многообещающего вещества.

Бывшая краска сопротивлялась. Она не хотела работать на войну. Она мстила за потревоженный покой жестоко, кроваво. Только за один год в Англии произошло восемь крупных взрывов с большими жертвами. Несколько – во Франции. 28 ноября 1891 года в России при работах с пикриновой кислотой погибли замечательный русский ученый, штабс-капитан артиллерии Семен Васильевич Панпушко и три его помощника.

Краска не сдавалась.

Потом ее, конечно, запрягли в упряжку драчливого бога Марса, и она по сей день покорно развозит по полям сражений смерть. Но иногда и мелко шкодит. Как, например, в истории с нашим бравым водителем Борей Гоголешвили, который через каждые две-три минуты с проклятиями отплевывается, но в паузах все же успевает задавать свои многочисленные вопросы.

– Знаешь, Боря, – говорю ему, – старик Фирдоуси был, конечно, прав, убеждая: «Науку все глубже постигнуть стремись, познания вечною жаждой томись…», но и Шекспир тоже: «Много есть чудес на свете…» А самое великое чудо будет, если мы сейчас с кем-нибудь не столкнемся.