Мы умели верить

Фиона в то время крутила роман с Дэном с йоги, и как раз тогда у них началась самая нервозная фаза. Дэн каждый день в обед писал ей электронные письма, а если в какой-то день письма не было – как в тот день – Фиона надумывала всевозможные напасти, как то: он внезапно воссоединился с женой, с которой разводился, или вдруг проснулся и решил, что Фиона ему надоела. Она была уверена, что любит его, что никого за всю жизнь не любила сильнее, но, когда они виделись, когда ему удавалось выскользнуть из дома, который он все еще делил со своей бывшей и детьми, и они встречались с Фионой в отеле или в ее магазине – они выключали свет и занимались любовью на том самом диване, который обожала Клэр, – она понимала, что в нем нет ничего особенного. Русый парень с приятными глазами и средним интеллектом. Словно из рекламы страхового агентства. Однако той зимой из-за него она словно блуждала в тумане, и когда Клэр плюхнулась в снег, Фиона могла только молча смотреть на нее.

Будь они дома, она могла бы отчитать Клэр за такие слова. Но здесь разъяренная Клэр могла выскочить на дорогу или запрыгнуть в автобус. Фиона долго стояла между Клэр и улицей. Редкие прохожие улыбались ей сочувственно. Ветер кидал всем снег в лицо.

Наконец, она положила руку на спину Клэр, и та закричала. Как она вообще почувствовала прикосновение через парку? Она завопила: «Оставь меня навсегда!»

Какая-то женщина остановилась рядом, она нагнулась к Клэр и спросила с ямайским акцентом, мол, ее ли это мама.

Клэр от неожиданности сказала да.

Женщина распрямилась и сказала: «Просто берите ее и несите. Последний раз, пока она не слишком большая».

И хотя Фиона ожидала, что Клэр будет брыкаться и кусаться, она наклонилась и обхватила ее, собравшуюся в комочек. Клэр прижала ноги к груди и не двигалась. Через квартал она разрыдалась на груди у Фионы, и к тому времени, как они подошли к дому, она так тряслась, что Фиона стала бояться, что это какой-то припадок.

Почему она сразу не подняла ее из снега? Почему ей должен был это подсказать посторонний человек?

Она положила Клэр на кровать, расстегнула молнии на их куртках и прилегла рядом, и Клэр не стала отпихивать ее в кои-то веки, пока Фиона касалась ее ледяными руками.

В роддоме, после рождения Клэр, Фиона была так подавлена гормонами, и паникой, и тоской, и страхом, и виной, и отвращением, что, когда Дэмиан принес ей новорожденную – это невозможно крохотное, чуждое, пылающе-розовое тельце – Фиона сказала ему унести ее, на всякий пожарный. Ее осаждали кошмарные лихорадочные видения о том, как самка душит своего детеныша и пожирает. Фиону, как оказалось, действительно лихорадило, и когда она пришла в себя, через пять часов, Клэр успели дать бутылочку. Фиона была в бешенстве – во всех книжках говорили не делать этого – но, когда ей принесли Клэр для обучения кормлению, у нее ничего не получилось. Клэр не брала грудь, а у Фионы не было молока. Медсестра заверила Фиону, что молоко приходит, когда младенец берет грудь. Но Фиона, столько плакавшая и потевшая, не могла представить, чтобы ее тело выделяло что-то, кроме соляного раствора.

«У тебя столько всего происходит, – сказал Дэмиан. – Уверен, это что-то психологическое».

Он сказал это, чтобы подбодрить ее, но Фиона восприняла это как приговор: это была ее вина, а не просто сбой в организме.

Она так и не смогла кормить грудью, несмотря на старания трех консультантов по грудному вскармливанию. Клэр страдала недовесом и кусала грудь Фионы до крови, так что у нее началась опасная инфекция, и в итоге было решено прекратить дальнейшие попытки для общего блага.

И не сказать, что это было так уж важно! Целые поколения прекрасно вырастали на смесях. Фиона не скупала все руководства Ла Лече[109] по детскому питанию. Но в тот вечер, когда она лежала на кровати с восьмилетней Клэр, ей вспомнилось с поразительной ясностью, какую обреченность она почувствовала от понимания, что этот младенец никогда не сможет получить от нее утешения – что ей нечего дать дочери, ни в тот, первый день, ни потом.

И она снова вспомнила это теперь, глядя из окна Ричарда на заходящее солнце, и ее настигло то же абсурдное чувство, что и в тот зимний вечер, когда Клэр было восемь – что они уже упустили свой шанс, навсегда. Что их разлад случился не вчера, а давным-давно, и они до сих пор ощущают его отголоски. И лучшее, на что они могут надеяться – это чтобы рана хорошенько затянулась.

1986

Йель ничего не сказал Биллу о своем проколе с Дэброй. Он сообщил ему, что Нора назвала несколько главных дат и поделилась общими сведениями, но с конкретикой у нее было неважно.

– Роман все это напечатает для тебя, – сказал он. – В том числе массу историй о Ранко Новаке!

Он картинно хохотнул, и ему стало от этого противно; он неожиданно проникся Ранко.

На столе его ждала записка от Эсме Шарп, он позвонил ей и в итоге обмолвился, что ему негде жить, и она настояла, чтобы он переночевал у них, в башне Марина-Сити, на пятьдесят восьмом этаже, поскольку Эсме с Алленом проводили всю зиму в Аспене.