Мы умели верить

– Слушай, – сказал Джулиан. – Поговаривают, ты нашел жилье. Что, если… Мне бы типа на три ночи, просто собрать шмотки до отъезда. Если останусь у Тедди, он обколет меня и привяжет к кровати, клянусь. Я понимаю, ты меня ненавидишь. Я это понимаю. А как иначе? Я сам себя ненавижу. Тебе надо… Надо пустить меня, а потом выбросить из окна. Ты можешь отказаться. У Ричарда я больше не останусь, там слишком стремно. Я мог бы заплатить тебе.

Было почти унизительно, с какой радостью Йель согласился. Джулиан был едва ли не последним человеком на свете, с кем бы ему хотелось проводить время, но это был хоть кто-то, и ему не придется сидеть, уставившись в телек одному, несколько ближайших дней. Йель спросил себя, не обернется ли это тем, что ему придется за ним ухаживать, и какие наркотики у него в рюкзаке, но то, что Джулиан обратился к нему с просьбой, ощущалось как триумф. Год назад он бы подумал о микробах, но теперь это его не заботило.

– Тебе еще нужны какие-то вещи?

– Я не могу вернуться туда. Ни на секунду. А ты не говори никому, где я, окей?

И вот Джулиан взял и понес сумки Йеля с продуктами до самой надземки, и дальше, до скоростного лифта и в квартиру.

Они ели пиццу и пили пиво за столом в столовой, а потом выключили свет и смотрели в окно на ночной город.

– Это как в «Джетсонах»[111], – сказал Джулиан. – Типа тебя должна ждать у окна летающая машина.

Прошло почти две недели после того, как Джулиан обрил голову, и белые проплешины успели зарасти. Но все равно он выглядел так некрасиво. Уши торчали, лоб казался широким и бледным.

– Я хочу тебе сказать, – произнес Йель, – что не злюсь на тебя. Я злюсь на Чарли, и на мир, и на правительство, но на тебя трудно злиться.

– Это потому, что я так жалок. Нет, это правда. Я недавно это понял. Когда ты унылое говно, никто к тебе не чувствует ничего, кроме жалости.

– Я не считаю тебя жалким, – сказал Йель.

– Подожди, пока я буду весить восемьдесят фунтов[112]. Хотя ты этого даже не увидишь, потому что меня здесь не будет. Я это решил. Ненавижу, чтобы меня жалели. Я бы хотел, чтобы ты просто злился на меня. Чтобы бил ногами по башке. Никто не хочет злиться на меня, один только Бог.

– Бога ради, – сказал Йель. – Ты можешь оставаться у меня, только выключи Джерри Фолуэлла[113], окей?

– Не могу отделаться от ощущения, что Бог наконец догнал меня, преследуя от Джорджии. Я пытался выстроить идеальную жизнь и приехал сюда, и все было прекрасно, так хорошо, что следовало понимать. Следовало ожидать такого.

– Я понимаю, но это… ты впускаешь в свою голову слишком много всякого дерьма.

– Я тебе рассказывал про «Мир Диснея»? Не когда я там работал, а про то, как первый раз туда попал.

Йель ответил, что не рассказывал, и принес еще пива.

– У них там такая тема, называется «Ночь выпускников», когда парк открыт всю ночь для ребят, заканчивающих школу. А Вальдоста прямо в соседнем штате, так что Ассоциация родителей пригнала нам автобусы и всем купила билеты. Заходи на любые карусели без очереди, и живая музыка играет. Главное, не спать всю ночь. У всех были фляжки. И сперва я держался со своей компанией, всеми этими девочками из театра, думавшими выйти за меня замуж, а потом стал замечать трех парней из какой-то другой школы. Таких красавцев. И таких голубых, просто махровых геев. Я таких в Джорджии никогда не видел. Мы стоим за ними на «Космическую гору», и один из них, паренек с серьгой, обращается ко мне и говорит, мол, они потом идут перекусить – не хочу ли я тоже? Так что после карусели я иду с этими ребятами, ем с ними мороженое, а мои друзья исчезли. И парень с серьгой хочет, чтобы мы пошли на вагончики. Это вообще даже толком и не аттракцион, ты как бы едешь в этой кабинке по рельсам, но медленно. В общем, его друзья садятся в одну кабинку, а мы с ним в следующую, хотя могли бы уместиться все в одной. И для меня на тот момент просто находиться рядом с тем парнем – самая волнующая вещь за всю мою жизнь. Я в ужасе. В общем, мы едем через разные здания и в какой-то момент въезжаем в темноту. И это должно было длиться всего несколько секунд, но мы застряли. В темноте. Все кричат и смеются.

Йель не был уверен, что будет дальше – порнушка, романтика или что-то страшное – так что он просто сказал «о боже», что отвечало всем трем вариантам.

– И что ты сделал?

– Ничего. Этот парень встал на колени и расстегнул мне ширинку и отсосал. Это были самые изумительные две минуты в моей жизни. То есть было жутко стремно, что сейчас включат свет, но я с трудом мог думать об этом. Вагончики тронулись через типа полсекунды после того, как я застегнул ширинку.

– Это… ух ты.