Мы умели верить

Эшли показывала на маленькую, поникшую птичку у самых их ног. Если бы не это стекло, Йель мог бы наступить на нее. Девочки носились туда-сюда, надеясь, что птичка побежит за ними.

– Так что этот стажер? – сказала Фиона. – Он тебе нравится?

Он понимал, что она пыталась продолжить разговор с наименее неприятного из всего, что он ей рассказал, но мысль о Романе напрягла его не меньше, чем все остальное.

– Ох, господи, не особо. Он такой молодой. Не буквально, он взрослый, но он так молод. Я сказал, это был просто секс, но это даже не был секс. А если бы и был… ну, секс для меня уже никогда не будет просто сексом.

Фиона рассмеялась.

– Добро пожаловать в клуб.

– Я не про душевные дела.

– Боже правый, Йель, я тоже. Женщины с этим живут с незапамятных времен. Рождение детей может тебя убить или угробить тебе жизнь. И любое дерьмо вызывает у тебя рак, если ты женщина. Если ты парень – у тебя чесотка в паху, и тебе дают присыпку. А если женщина – на тебе рак. Или ты подхватишь что-то и никогда не сможешь зачать или, если сможешь, твой ребенок ослепнет, потому что ты подцепила это от какого-то козла на выпускном вечере. И это притом, что нам тоже грозит СПИД. Нас это тоже касается. Ох, Йель. Что? Извини.

Он осознал, что у него перекошено лицо.

– Нет, – сказал он, – я просто… Я думал, как…

– Слушай, извини. Я не тупая, окей? Я не какая-то засранка, которая не догоняет.

Он знал, что это правда.

Девочки были готовы продолжить путь, и Фиона остановилась застегнуть покрепче липучку на сапожках Эшли.

– До белых медведей дорога не близкая, – сказала она. – Вы уверены?

– Идем же, Фиона! – сказала Брук.

И потащила ее за руку, как непослушную собаку.

– Вы, дети, бегите до того контейнера, – сказала Фиона, – вон дотуда, а мы к вам придем.

Она никогда не сводила глаз с девочек, даже разговаривая с Йелем. Должно быть, это утомляло, вот так постоянно за ними следить.

– Извини, – снова сказала она.

– Несколько месяцев назад кое-кто мне сказал, что раньше мы умели веселиться, – он держал руки глубоко в карманах. – И это правда. Было это крохотное окошко, когда мы были в безопасности и счастливы. Я думал, это начало чего-то. А это был конец. И Джулиан чувствовал то же самое… Я считал его таким наивным. А сейчас понял, что мы одинаковые.

– Ты гораздо умнее Джулиана, – сказала она.

– Он только прикидывается. Я не знаю. Я все время думаю, что, может, они начнут заново, понимаешь? Следующее поколение молодых геев, когда нас всех не станет. А может, и нет, потому что им придется начинать с нуля. И они будут знать, что случилось с нами, и Пат Робертсон[114] убедит их, что это была наша вина. Я жил в золотом веке, Фиона, и не знал этого. Я гулял себе, шесть лет назад, жил своей жизнью, рвал жопу на работе и не знал, что это был золотой век.

– А что бы сделал, если бы знал?

Он понятия не имел. Но носиться по городу и трахаться со всеми подряд он бы не стал. В 1980-м у него была для этого полная свобода, но распутство его не прельщало. Он рассмеялся.

– Я бы сочинил об этом песню или типа того.

Они брели на север, вслед за девочками, и каждый раз, как они нагоняли их, Фиона посылала детей еще на несколько ярдов вперед, ждать их у скамейки или дерева.

– Ты будешь классной мамой, – сказал Йель.

– Ха! Еще бы. Может, это мой следующий шаг.

В ее голосе была какая-то жуткая горечь. Не стоило ему касаться семейной темы. Смерть Нико отнюдь не сблизила Фиону с родителями, а теперь и Терренс ушел. У нее были эти девочки, но только пока они не пойдут в школу. Муж и ребенок – только это могло снова дать Фионе ощущение семьи. Хотя положение Йеля было ничуть не лучше. Кто, черт возьми, был у него? Но Фиона излучала такое одиночество, со своими руками в перчатках, засунутыми под мышки, с ветром, бросающим ей волосы в лицо. Йелю стало не по себе оттого, что он ей позвонил, вывалил все это на нее, но, может, так было лучше. Может, это как раз он ей помогал.

Йель никогда не заходил в северную часть зоопарка, не видел белых медведей. На них можно было смотреть сверху, а можно было спуститься вниз, что они четверо и сделали, чтобы всматриваться через стекло в воду. Внизу было темно и тепло, не дул ветер, и Фиона сняла с девочек шапки.

– Вон Тор! – выкрикнула Брук. – Это Тор!

– Откуда ты знаешь? – спросила Фиона.

Другой медведь лежал на скале, выступавшей из воды.

– Он тот, который добрый! Он – который всегда плавает!

Медведь, о котором шла речь, проплыл мимо стекла меховой торпедой.

– Я хочу кое-что сказать, – сказала Фиона.

Возвышаясь за спинами девочек, они чувствовали, что могут вести совершенно личный разговор.

– Мне никогда не нравился Чарли, – призналась она.

Йель рассмеялся от абсурдности этого. Все любили Чарли. Все ему говорили, постоянно, как они любят Чарли.