Мы умели верить

Серж готовил для журналистки из Libération, которую ждали к обеду. Фиона вызвалась нарезать что-нибудь, и Серж усадил ее за разделочную доску, с ножом и шестью маленькими луковицами.

– Женщины всегда как второсортные мужчины, – сказал он. – Почему так?

– Может, первосортных не осталось? – сказала Фиона и добавила: – Я не это хотела сказать.

Серж спросил, удивило ли ее, что Курт был арестован. Пожалуй, что удивило.

– Вообще-то, я рада, – сказала она. – Это странно? Это… может, это меня утешает. Что у него неприятности.

Не то чтобы ей было дело до Курта, но ей хотелось, чтобы Клэр увидела, что во взрослой жизни сделала не тот выбор.

Ричард извинился и пошел вздремнуть, и Серж поставил Нила Даймонда и налил Фионе бокал красного вина, хотя она не просила.

Фиона гордилась тем, что никогда не проливала слез над луком. Семейная черта Маркусов, по словам ее отца, и действительно, Клэр также передался этот иммунитет. Возможно, это было единственным, что объединяло их семью. Нора всегда заявляла, что у них в семье отчетливо прослеживаются две генетических линии – художественная и аналитическая – и ты получаешь тот или иной набор генов. В самом деле, отец Фионы, вероятно, хотевший когда-нибудь передать кому-то из детей свою ортодонтическую практику, совершенно не представлял, что делать с Нико, даже до того, как проявилась его сексуальность. Ллойд Маркус пытался сделать из сына шахматиста, пытался научить его вести счет в бейсболе. А все, чего хотел Нико, это вырезать комиксы из воскресной газеты, рисовать космические корабли и животных. Мать пыталась напомнить отцу, в своей безвольной манере, что его тетя Нора как-никак в прошлом художница, и разве не было среди их предков по кубинской линии поэта? А Нора посылала Нико на Рождество камеру, набор капиллярных ручек, фотоальбом Андре Кертеса. Нора интересовалась его работами и высказывала критику.

Сама Фиона не имела художественных способностей – ее сильная сторона проявлялась в том, как она справлялась с тысячами хозяйственных вопросов, возникавших в комиссионном магазине – но, когда появилась Клэр и стала в пять лет рисовать реалистичных лошадей, а в девять она сидела и набрасывала по памяти городской пейзаж, Фиона поняла, что дочь принадлежит к другой ветви Маркусов. Проблема в том, что ни Норы, ни Нико уже не было в живых, а о предполагаемом поэте уже никто и не помнил. Не осталось никого, кому бы можно было отдать ее на выходные подучиться рисованию. Фиона делала все, что могла: покупала ей угольные карандаши и ластики-клячки, водила по музеям. Но она не могла дать ей того, что Нора давала Нико. Если бы Ричард остался в Чикаго, возможно, он бы взял на себя эту роль.

– Ричард рад, что ты здесь, – сказал Серж. – Он думает, ты принесешь удачу выставке.

Фиона сгребла нарезанный лук в миску у плиты.

– Я думаю, – сказала она, – это ты его удача, Серж. Он кажется счастливым.

– Ха! Никогда счастливый. Спроси его о работе, увидишь. Никогда счастливый.

– Может, – сказала Фиона. – Но он выглядит довольным.

Она сомневалась, что Серж понял разницу, но он кивнул. Он расставлял тарелки, раскладывал серебро.

– Можешь достать пять подложек? – сказал он, указав на ящик рядом с Фионой.

– Пять?

– Ричард пригласил еще одного журналиста, который позвонил сегодня. Он делает это, только если я купил достаточно ингредиентов. Американский парень, я не знаю.

– Вот же черт, – сказала Фиона.

Поскольку догадывалась, о ком идет речь.

Прошло еще два часа прежде, чем позвонили в дверь – все это время Серж корпел над гуляшом по-маррокански – и, ох же божечки, это оказался Джейк, вручивший Фионе бутылку, он улыбался до ушей, словно принес не вино, а охотничий трофей. Она хотела сказать, что она не хозяйка, что это не ее идея, что она не это имела в виду, когда дала ему номер Сержа, но довольно скоро ей пришлось стать хозяйкой, поскольку Серж был занят готовкой, Ричард еще одевался, а другая женщина задерживалась.

Она положила свой телефон на стул, себе под бедро, чтобы в случае чего почувствовать вибрацию. Арно не обещал звонить сегодня, более того, дал понять, что позвонит завтра утром, но он, конечно же, позвонит, если увидит что-то хорошее (или плохое), разве нет?

Джейк («Джейк Остин, как писательница, только с буквой „K”. Моя мама была учительницей английского») принял коктейль от Сержа, и Фиона уселась подальше от него на диване, подчеркнуто потягивая воду. Она не собиралась флиртовать с Джейком Остином, из принципа. Она не хотела, чтобы он думал, будто может вот так впорхнуть сюда и рассчитывать, что она придет в восторг и растает, как школьница, если он похвалит ее колье.

– Это птицы? – сказал он. – По краям.

– Оу, это очень символично. Говоря об уроках английского. Но нет. Это на удачу.

– Вы не носите никаких других украшений, – сказал он.

Значит, он рассматривал ее уши, ее руки. Он мог намекать на отсутствие кольца.