Мы умели верить

Он смотрел куда угодно, но только не в глаза Йелю.

Йель понимал, что молчание наделяло его силой. Он продолжал сидеть в кресле, сложив руки. Он собирался сказать как минимум пять вещей и потребовать ответов на несколько вопросов, но не так быстро.

Чарли вернулся за свой стол, и на секунду Йелю показалось, что он сейчас разрыдается. В каком-то смысле, это было бы единственно приемлемой реакцией. Но вместо этого его губы поджались, а ноздри расширились.

– Я не знал, как с тобой связаться, – сказал он.

– Мог бы позвонить мне на работу.

– Я имел в виду, вчера. Или сегодня.

– Что ты хотел сказать?

Чарли поставил локоть на стол и оперся лбом о руку.

– Мне нужно было сказать тебе, что Терренс умер.

У Йеля перехватило дыхание лишь на секунду, потому что это не могло быть правдой.

Что, черт возьми, пытался провернуть Чарли?

– Нет, не умер.

– Вообще-то, умер.

Он что, пытался показать, что Йель мог не знать о чем-то подобном?

– Извини, – сказал Йель, – но я только недавно там был. Я ночевал у него. В четверг. Он в порядке.

Голос Чарли зазвучал неожиданно терпеливо:

– Возможно, так и было, но его увезли в больницу в пятницу, ближе к полудню. Он умер в пятницу.

Йель ему не поверил. Но тогда почему у него полились слезы? Горячие и густые, они тихо скатывались ему в рот.

– Я рад, что ты был с ним, – сказал Чарли.

Терренс выглядел таким больным на Новый год, он казался при смерти. Но не в четверг. И не в то пятничное утро. Он лежал на полу в ванной, но это было нормально. И Йель оставил его там. Йель не давал ему спать в четверг допоздна разговорами. Йель нанес ему микробов на своих туфлях. Он был готов разорвать воздух на лоскуты. Мысли путались.

– Где Роско? – сказал он.

– Какой, нахрен, Роско?

– Кот. Кот Нико. Он жил у Терренса.

– Вот что тебя волнует? Уверен, его взяла Фиона.

– Я был с ним в больнице на Новый год, – сказал Йель.

– Это хорошо. Я рад.

– А где, блядь, ты был на Новый год?

– Йель, не начинай. Просто знай, что служба в три.

– Сегодня?

Сколько дней прошло? Два? Это казалось совершенно неправдоподобным, какой-то макабрической шуткой, более нелепой, чем сама смерть.

– Подожди, – сказал он. – Так он что, он вызвал скорую в пятницу? Или его кто-то нашел? Во сколько?

– Я не знаю деталей, Йель.

– Почему это будет сегодня?

Он задавал неправильные вопросы. Когда он смотрел «Гамлета» Джулиана, его поразили слова Лаэрта на известие о смерти Офелии. «О, где?», – сказал он, услышав об этом. И, как ни странно, в самую точку: ты хватаешься именно за детали.

– Фиона все организует.

Разумеется; для этого, кроме прочего, они и составили ту доверенность – решить вопрос с погребением.

– Будет странно, если мы не придем туда вместе, – сказал Чарли.

– Разве?

– Я только в том смысле, что нам сейчас не следует нагружать этим Фиону. Ты сможешь посидеть рядом со мной. Это тебя не убьет.

Йель за всю свою жизнь никого не бил по-настоящему, но в тот момент ему этого захотелось. Ему захотелось сграбастать все голубые газеты, собранные Чарли со всей Америки и помпезно развешенные позади его стола, скомкать их и швырять одну за другой ему в лицо.

Но Чарли выглядел таким уставшим. С синими мешками под глазами.

Йель сказал, хоть и понимал, как неуместно это прозвучит:

– Когда ты вообще прошел это тестирование?

– Йель. Диагноз положительный. Я был ВИЧ-контактный, и диагноз положительный. Дважды два четыре. Я мертвец.

Последнее слово он бросил, словно гранату.

И если бы Чарли расклеился в тот момент, если бы его лицо скривилось, Йель мог бы смягчиться, начать утешать его, обнимать, пусть бы даже он смотрел в окно, пряча злобу. Но лицо Чарли не изменилось.

Йель пришел сюда, чтобы наорать на него, и уже то, что он не сделал этого, было весьма великодушно.

– Ты не мог бы просто посидеть рядом со мной в этой паршивой церкви, – сказал Чарли, – чтобы не объяснять всем?

Йель должен был признать, что тоже не готов ничего никому объяснять.

– Мне понадобится костюм. Бля. Тереза еще у тебя?

– Я могу позвонить и дать ей поручение.

– Да, будь добр.

– Это в унитарианской церкви. У тебя… сколько – два часа?

Это была та же церковь, в которой проводили службу по другу Эшера, Брайану. Лояльная к геям церковь, неподалеку от Бродвея, превратившаяся с некоторых пор в похоронный центр.

– Я даже не понимаю, – сказал Йель. – Я не…

Он не договорил и утер лицо рукавом.

– Мне жаль, – сказал Чарли, – что тебя так корежит из-за Терренса.

– Окей, Чарли.

Ему хотелось заорать, но вместо этого он встал и вышел. Закрывая за собой дверь, он всерьез верил, что Чарли сейчас окликнет его, что он выбежит за ним. Неужели это был их первый и единственный разговор после того, как Йель позвонил ему, ликуя, из Висконсина? Даже не верилось, мысленно он говорил с ним уже много раз.

И как он мог уйти, не заставив Чарли извиняться, молить о прощении, давать объяснения?

Он шел, и злоба закипала в нем. В кабинете Чарли он чувствовал себя опустошенным, но холодный воздух и солнце с каждым шагом вновь наполняли его возмущением. Чарли ни на миг не дал понять, что его заботит Йель, его здоровье.