Мы умели верить

Йель оглянулся на задние места. Там сидели в ряд семь подростков, без родителей. Йель решил, что это ученики Терренса, каким-то образом прослышавшие о случившемся. За ними сидели Тедди и Ричард. Тедди отбивал такт левой рукой по спинке стула. На заднем ряду расположилась родня Терренса. Во всяком случае, так посчитал Йель. Высокий молодой человек, удивительно похожий на Терренса, и трое темнокожих молодых женщин. Никто из них не был подходящего возраста для родителей Терренса, но одна женщина, по возрасту могла быть ему бабушкой.

Когда все кончилось, Йель с Чарли вышли вместе и по очереди обняли Фиону.

В притворе Йель заметил Джулиана. Он держался особняком и теперь стоял у вешалки, с широко раскрытыми, влажными глазами. Он похудел. Йель не думал, что из-за вируса; он сомневался, чтобы Джулиан заболел сразу, как только об этом узнал.

Он заметил, что Чарли тоже смотрит на него во все глаза, и на миг это их снова объединило, подобно телепатии.

Йель прошептал Чарли:

– Ты ему сказал?

– Нет.

А затем они снова разошлись, думая каждый о своем, и Йель знал, что Чарли вспоминает обо всем, чем занимался с Джулианом – от этих воспоминаний Йель, к счастью, был огражден. Он прошел по коридору в комнату собраний за своей коробкой.

Но, когда он взял ее и обернулся, у двери стоял Чарли. Молча глядя на него.

– Хоть это мало что меняет, мне жаль, что ты болен. Но, кроме этого, я на данный момент почти ничего к тебе не чувствую.

В комнате не горел свет. Только в окне брезжили фонари.

– Думаю, я разобрался, почему я это сделал, – сказал Чарли.

– Ну давай, расскажи.

Йель держал коробку перед собой, словно щит.

– Это может показаться маловразумительным, но думаю, я сделал это потому, что устал бояться.

– Ты так боялся болезни, что пошел и подхватил ее?

– Нет. Нет. Я боялся, что ты уйдешь от меня, что ты изменишь мне с кем-то моложе, и симпатичней, и интересней. Знаю, это полный бред, но где-то в уме я как бы решил: если я сделаю самое худшее, о чем могу подумать, тогда каждый раз, как увижу, что ты флиртуешь с кем-то, я буду почти надеяться, что ты сделаешь это, так что мы сравняем счет.

– Ты все как следует продумал.

– Ничего подобного, нет. Я был в стельку, Йель. А у Джулиана были эти попперсы, которые он украл из дома Ричарда.

– Попперсы действуют всего десять секунд.

– Я не об этом, я о том, что мы делали в постели, я бы не…

– Господи, Чарли.

– Я бы ему не позволил.

– Думаю, твой маленький самоанализ не к месту. Я думаю, ты абсолютно точно пытался заразиться, – Йель перешел на крик и не хотел сдерживаться. – Вопрос – почему, но это ты сам разберешься. Может, ты ненавидишь себя. Или меня. Может, ты хочешь внимания. Неважнецкие причины, да? Когда ты знаешь, чем рискуешь. Ты не наивный. Ты же ебаный чикагский царь кондомов.

Чарли закачал головой. Чарли, казалось, никогда по-настоящему не плакал, но его глаза краснели и опухали. Он не стал входить в комнату, а стоял около двери, словно готовый убежать.

– Мы надевали резинку, – сказал он. – Да. Мы были сперва в квартире Нико, когда это, ну, понимаешь… и мы были в ванной, и было темно, и перед тем, как мы ушли, я спросил Джулиана, есть ли у него резинка, и он сказал: «Наверняка тут где-то презик». И он пошарил в аптечке и положил пару штук в карман. И тогда мы опять пошли к нему. Но потом, перед тем как уйти, я увидел упаковку, и это была овечья шкурка[93].

– Срань господня, Чарли. Она же наверно была старая.

– Возможно.

– Я тебе даже не верю. Правда. У вас была резинка, но было темно и – ой – это оказалась овечья шкурка? Зачем бы вообще она понадобилась Нико? Для чего? От беременности? Ты мог бы сочинить что-нибудь получше. Сколько раз вы трахались на самом деле? Я хотел верить тебе. Я был почти готов тебе поверить. А ты ввернул овечий гандон.

– Это было один раз.

– Всего один такой большой поминальный трах. А почему не два? Он ведь сейчас где-то здесь. Не теряй время.

– Йель.

– Тедди ебется с каждым вторым в городе и ничего не подцепил, но единственный раз, когда ты дал маху, надев резинку, ты волшебным образом заразился. Тебе нужно записаться на ток-шоу. И читать страшные лекции в школах. Расскажи это республиканцам! Они тебя полюбят!

– Йель, хватит, – Чарли тоже перешел на крик. – Ты же знаешь, тут нет взаимосвязи. Ты знаешь, кому как повезет.

– А ты в курсе, что ты не извинился? Не приходило такое на ум? Ты выдумываешь оправдания и истории об овечьих кондомах, развиваешь теории о своей мотивации и ни разу не спросил, в порядке ли я. Ты ни разу не признал, что испоганил мне всю жизнь, – Чарли открыл рот, но Йеля уже несло. – Ты пять лет играл в эту моногамную игру, посадив меня на гребаный поводок, а тем временем делал все, что, блядь, хотел. Ты это понимаешь? Это все твое себялюбие. Наши отношения строились по-твоему, и что бы ты, блядь, ни делал, это было по-твоему, и твое нежелание думать о чем-либо, кроме собственных чувств сейчас, это определенно по-твоему.

Чарли взялся руками за голову.