Мы в порядке

Я попыталась убедить себя, что все хорошо. Пошла на кухню и поставила кастрюлю с водой на плиту. Он вернется еще до того, как вода закипит. Я бросила в кастрюлю макароны и включила таймер. Не пройдет и десяти минут. Растопила немного масла. Я не была голодна, но все равно намеревалась съесть пасту — ведь, пока я буду сидеть за столом, он точно зайдет в дом и окликнет меня по имени.

Часы тикали. Я ела очень медленно. Однако тарелка опустела, а Дедуля так и не появился. Я не понимала, что происходит, но пыталась понять. Не хотела плакать, но все равно плакала.

Я взяла телефон и позвонила Джонсу, стараясь унять дрожь в голосе.

— He-а, — сказал Джонс. — Не видел его со вчера. Мы собирались встретиться завтра.

Я позвонила Бо.

— Покер только завтра вечером, — напомнил он.

Я вернулась к Дедулиной двери. Я колотила по ней с такой яростью, что чуть не снесла с петель, хотя понимала, что нужно просто повернуть ручку.

Но вместо этого я снова взяла телефон. Ответил Хавьер.

— Ты везде посмотрела? — спросил он.

— Везде, кроме его комнаты. У него закрыта дверь.

Хавьер замолчал. Я расслышала в этой паузе его недоумение.

— Открой ее, Марин, — наконец сказал он. — Давай же, открой.

— А что, если он там! — спросила я совсем тихо.

— На дорогах пробки, но мы примчимся как можно скорее…

— Я одна. — Я даже не понимала, что говорю.

— Я позвоню в полицию. Они, скорее всего, приедут раньше нас. Просто подожди. Мы скоро будем. Откроем дверь вместе. Мы уже выезжаем.

Я не хотела заканчивать разговор, но он положил трубку, и я осталась стоять с трясущимися руками перед закрытой дверью. Я отвернулась к противоположной стене, на которой висел мамин снимок. Я нуждалась в маме.

Я сняла фотографию со стены, чтобы получше ее разглядеть. Вытащила из стеклянной рамки. Может, я смогу что-нибудь вспомнить, если подержу снимок в руках? Может, почувствую ее рядом?

Я пошла к журнальному столику и опустилась перед ним на колени; отогнула маленькие металлические зажимы. Потом подняла картонку и увидела пожелтевший оборот фотографии, на котором рукой Дедули была сделана подпись: «Голубка на Оушен-Бич, 1996». На секунду у меня все поплыло перед глазами. Меня сковал холод.

Может, это мой разум все усложняет. Может, «Голубка» — это все равно что «солнышко» или «моя хорошая» — ласковое словечко, которым можно называть кого угодно.

Впервые в жизни я сама открыла его дверь.

И вот я у Дедули в кабинете. За все пятнадцать лет, что я жила в этом доме, я никогда сюда не заходила. Одна стена была сплошь заставлена полками, а на них громоздились бесчисленные коробки с письмами. Я потянулась к одной из них трясущимися руками. На конверте стоял наш адрес. Но почерк был Дедулин.

Я раскрыла конверт.

«Папочка, — говорилось в письме, — горы сегодня особенно красивые. Когда ты приедешь в гости? Хотя бы ненадолго! Марин ходит в школу, у нее свои друзья. Ты вполне можешь оставить ее одну на пару недель».

Я остановилась. Взяла следующее письмо, адресованное Клэр Дилейни из Колорадо. Без штампа — значит, оно так и не было отправлено. Развернула: «Ты же знаешь, я не могу. Не сейчас. Но скоро. Очень скоро».

Я взяла другую коробку писем, и все они — от него — ей, от нее — ему. Все написаны его почерком. Написаны много лет назад.

Я пыталась читать, но перед глазами все расплывалось.

Я услышала вдалеке вой сирен. Прошла из кабинета в спальню.

Здесь пахло чаем и сигаретами. Здесь пахло им. Кровать заправлена, вокруг все чисто. Я впервые подумала о том, как же несправедливо, что я ни разу тут не бывала. Как несправедливо, что все это время была отрезана от него.

Дверца шкафа была приоткрыта, свитера на полках аккуратно сложены. Я выдвинула ящик комода и увидела рубашки, которые стирала для него пару дней назад. В маленьком ящике лежали носовые платки. Я что-то искала, но не могла понять, что именно.

Сирены завывали все громче. А потом я увидела ее. Старенькое кресло с бархатной обивкой стояло возле неприметной двери.

Я отодвинула его. Повернула ручку.

За дверью оказалось помещение — что-то среднее между шкафом и комнатой. Внутри было темно, но я разглядела свисающую с потолка цепочку и потянула ее. Свет озарил вещи моей матери. Они хранились там, словно в музее, — в прозрачных пакетах с лавандовыми саше и бирками «рубашки», «шорты и брюки», «нижнее белье и купальники», «платья», «обувь». «Документы из школы», «записки и письма», «плакаты и сувениры», «книги и журналы». Одну стену полностью занимали ее фото. На ней не было ни свободного сантиметра — везде ее снимки, которые он мне никогда не показывал. Вот она — маленькая девочка в кружевном воротничке. Вот — подросток в рваных джинсах. Девушка в купальнике и гидрокостюме. Молодая мать с ребенком на руках — со мной на руках.

Сирены смолкли. В дверь постучали.