Мы в порядке

Наше время выходит, а я к этому не готова. Я вновь ощущаю пустоту общежития и постепенно начинаю осознавать, что на Рождество ничего не изменится, что здание останется таким как прежде, только опустеет еще на одного человека. Здесь не потеплеет, не замерцают гирлянды, не запахнет хвоей. Не будет песенок Дедули. Куда, интересно, подевались наши игрушки? Ангелок-колокольчик. Раскрашенная лошадка, маленькое деревце, блестящая буква М.

Полдень, час дня. Я постоянно проверяю телефон, потому что не хочу, чтобы время незаметно ускользнуло.

Всего два часа, а я уже вымотала себя и не могу отделаться от мысли, что все опять заканчивается; только в этот раз еще тяжелее, ведь я знаю, что ждет меня потом.

Пол третьего.

А мне еще столько надо ей рассказать.

Она больше не спрашивает про Дедулю. И с прошлой ночи не упоминала Голубку. Мне известно это чувство, когда не желаешь знать всю правду; но в то же время я уверена, начни я говорить, и она меня выслушает. Наверно, мы обе неосознанно разыгрываем какую-то игру и ждем друг от друга первого хода.

Уже три часа, а я так ничего и не сказала. Но в конце концов я начинаю. Я заставляю себя начать.

— Мне нужно рассказать тебе о том, что случилось после твоего отъезда, — говорю я.

Мы уже вернулись в мою комнату: сидим на ковре и листаем стопку журналов Ханны. Я смотрю на картинки с идеальными домами и идеальными нарядами, но не могу сосредоточиться ни на одной подписи.

Мейбл закрывает журнал, кладет его на ковер и смотрит на меня.

Глава семнадцатая

АВГУСТ

В дни, последовавшие за ее отъездом, я просыпалась рано. Не знаю почему. Я хотела спать сутками, но не могла. Тяжелый туман обволакивал крыши, телефонные провода и деревья. Я заваривала себе чай, возвращалась с ним в комнату и читала до рассвета.

Потом я шла на Оушен-Бич.

Садилась на наше с Мейбл любимое местечко и смотрела на воду. Я пыталась вспомнить маму. Конечно, я приходила сюда уже много лет, но только со временем поняла, почему именно это делала. И под плеск волн я пыталась вообразить, как она стояла на серфе, как волочила его за собой по берегу и махала мне свободной рукой. Может, я сидела прямо здесь с кем-то из ее друзей. Может, меня приводят сюда смутные воспоминания.

Стояла середина августа. Мейбл уехала пару дней назад, а мне предстояло отправиться в Нью-Йорк через две недели. Утро выдалось тихим, только несколько серфингистов плавали вдалеке. Наконец они вышли из воды и остановились, болтая, а потом дружно взглянули на меня. Я знала, о чем они говорят. Двое рассказывали третьему, кто я такая.

Как же несправедливо, что они ее помнят, а я — нет. Может, нужно закрыть глаза и просто слушать? А еще, кажется, запахи способны пробудить воспоминания. Я глубоко вдохнула, а затем услышала совсем рядом чей-то голос. Это был один из тех серферов. Остальные ушли.

— Марин, — сказал он. — Верно?

— Да.

Сощурившись, я посмотрела на него. Интересно, напоминают ли ему о ней мои волосы? Может, он хочет рассказать о нашем неуловимом сходстве, о похожем образе, о знакомых жестах.

— Чего ты тут ждешь? — спросил он.

— Ничего, — ответила я.

Но это была неправда. Я ждала, что его накроют воспоминания, как это случалось с остальными, и чуть было не протянула руку, уверенная, что он бросит мне ракушки. Может, ощутив их вес на ладони, я наконец что-нибудь вспомню.

— Я, конечно, слышал, что ты похожа на маму, но это уже чересчур!

Хотя прозвучало это не слишком ностальгично, я улыбнулась и поблагодарила его.

— У меня тут фургон на парковке, можем пойти поболтать, — сказал он.

Я напряглась. Живот заныл, в глазах потемнело.

Я вжалась в песок, но все же выдавила из себя как можно строже:

— Кто вы вообще такой?

— Я Фред.

— Впервые слышу.

Я отвернулась к океану и стала смотреть, как на берег обрушиваются волны.

Чем дольше я в них вглядывалась, тем громче они шумели, тем ближе накатывали. Когда волна коснулась носков моей обуви, я встала.

Я осталась одна, как и хотела, но на душе было прескверно.

Мне чего-то не хватало.

Ана, подумала я. Нет, это глупо. Ана — не моя.

Мне нужны были тепло, музыка и запах домашней выпечки.

Передо мной расступались машины; последние лучи света дожидались, пока я отворю входную дверь и поднимусь наверх.

— Дедуль! — закричала я. — Мне нужен пирог! Срочно!

Но ни в гостиной, ни в столовой его не оказалось. В кухне тоже никого: на плите и в духовке пусто.

— Дедуль?

Я замерла, вслушиваясь в тишину. Тихо.

Наверно, он не дома, — подумала я, но все же дошла до двери его кабинета.

И тут я его увидела.

Трудно было поверить, что он все-таки здесь, у себя за столом. Дымящаяся сигарета в хрустальной пепельнице, ручка в руке, невидящий взгляд в пустоту.

— Дедуль?

— Не вовремя.

Даже голос его звучал иначе.

— Прости, — сказала я, попятившись.

Потом пошла и уселась на красный диванчик. Я хотела выслушать лекцию — о чем угодно. О правильных названиях кофеен. О двуличности монашек. О различии плотской и платонической любви.

Я хотела сидеть с ним за одним столом и случайно сталкиваться коленями. Хотела, чтобы он рассказал мне о маме.