Мы всегда жили в замке

Все подношения всегда оставлялись на пороге парадного входа, всегда по вечерам и без единого звука. Мы представляли, как приходят с работы мужчины, а у женщин уже наготове корзины, которые предстояло отнести; наверное, они приходили в темноте, чтобы их не узнали, будто каждый из них стремился спрятаться от других, будто это казалось им постыдным – открыто приносить нам еду. Констанс говорила, что готовили для нас далеко не одна и даже не две женщины.

– Вот эта, – объясняла она мне как-то раз, пробуя бобы, – использует кетчуп и кладет его слишком щедро; а предыдущая добавляла больше патоки.

Раз или два к корзинке прилагалась записка. «Это за тарелки», или «Мы хотим извиниться за шторы», или «Простите, что разбили вашу арфу». Мы всегда возвращали корзины обратно и никогда не отпирали двери парадного, пока не становилось совершенно темно и мы не были уверены, что поблизости никого нет. А потом я всегда проверяла, надежно ли заперта дверь.

Я обнаружила, что путь к ручью теперь закрыт; там был дядя Джулиан, и, с точки зрения Констанс, это было слишком далеко. Я не заходила дальше кромки леса, а Констанс так и вовсе ограничивалась огородом. Мне больше не разрешалось ничего закапывать; не разрешалось также собирать камни. Каждый день я осматривала доски, которыми забила окна кухни, и набивала новые, если обнаруживала щель. Каждое утро я первым делом проверяла, надежно ли заперта дверь парадного, и каждое утро Констанс начинала с того, что мыла кухню. Мы много времени проводили у двери парадного, особенно после полудня, когда мимо проходили люди. Мы сидели, каждая со своей стороны двери, выглядывая наружу через узкие стеклянные панели, которые я полностью закрыла кусками картона, оставив лишь самую маленькую щелку, чтобы никто не смог заглянуть к нам с улицы. Мы наблюдали, как играют дети, как идут мимо люди, мы слышали их голоса – все они были чужими, с вытаращенными от любопытства глазами и разинутыми ртами. Однажды приехала группа на велосипедах; две женщины и мужчина, а с ними двое детей. Они поставили велосипеды на нашей подъездной дорожке и улеглись на нашей же лужайке, примяв траву и болтая о всяких глупостях. Дети же носились по подъездной дорожке, вокруг деревьев и кустов. В этот день мы узнали, что виноград вымахал выше сгоревшей крыши нашего дома, потому что одна из женщин бросила косой взгляд на наш дом и сказала, что за виноградными лозами почти не видно следов пожара. Они редко оборачивались, чтобы в открытую посмотреть в лицо нашему дому, зато не счесть было косых взглядов, взглядов через плечо или сквозь пальцы.

– Я слышала, раньше это был прекрасный старинный дом, – рассказывала женщина, сидящая на нашей траве. – Говорят, это была своего рода местная достопримечательность.

– А теперь он похож на надгробие, – ответила вторая женщина.

– Тише, – прошипела первая, кивком головы указывая на дом. – Я слышала, там была очень красивая резная лестница. И, как говорили, резьба была выполнена в Италии.

– Они тебя не слышат, – весело воскликнула вторая женщина. – Да и кому какое дело, если даже и слышат?

– Тише.

– Никто точно не знает, есть кто-нибудь в доме или нет. Местные жители рассказывают всякое.

– Тише. Томми, – позвала она ребенка. – Не подходи слишком близко к крыльцу.

– Почему? – спросил мальчик, давая задний ход.

– Потому что в доме живут две дамы, и им это не понравится.

– Почему? – спросил ребенок, останавливаясь возле крыльца и бросая быстрый взгляд на нашу дверь.

– Эти дамы не любят маленьких мальчиков, – сказала вторая женщина; она была злая, я видела ее рот сбоку, и он напоминал пасть змеи.

– Что они со мной сделают?

– Посадят в погреб и заставят съесть конфету, напичканную ядом; я слышала, что десятки маленьких мальчиков подходили к их крыльцу слишком близко, и больше их никто не видел. Они хватают маленьких мальчиков и…

– Тише. Право же, Этель!

– А маленьких девочек они любят? – Второй малыш подошел ближе.

– Они ненавидят и маленьких мальчиков, и маленьких девочек. Разница в том, что маленьких девочек они едят.

– Прекрати, Этель. Ты напугала детей. Это неправда, милый. Она просто тебя дразнит.

– Все равно, – вдруг подал голос мужчина. – Я не хочу видеть, что дети подходят слишком близко к этому дому.

Чарльз Блэквуд появился лишь однажды. Он приехал в машине еще с одним мужчиной, ближе к вечеру, когда мы с Констанс уже покидали наблюдательный пост. Чужие уже разошлись по домам, Констанс отмерла и сказала:

– Пора ставить варить картошку.

И тут на нашу подъездную дорожку свернула машина, и Констанс снова прильнула к смотровой щели. Чарльз и второй мужчина вышли из машины прямо перед парадным и направились к ступеням крыльца. Они задрали головы, но видеть нас, конечно, не могли. Я вспомнила, как Чарльз пришел к нам впервые и вот так же стоял, задрав голову и разглядывая наш дом. Но на этот раз он к нам не войдет. Протянув руку, я коснулась дверного замка, чтобы убедиться, что дверь заперта. И сидящая напротив меня Констанс обернулась ко мне и кивнула; она тоже знала, что Чарльз больше никогда к нам не войдет.