Мы знаем, что ты помнишь

Наконец он показал. Здесь из земли торчал камень, а там поперек тропинки лежало поваленное дерево. Все происходило просто убийственно медленно. Эйра отмотала пленку назад и включила пару моментов, где им показалось, что они что-то пропустили. Когда Улоф успел сказать, что он использовал ветку именно этой ивы, чтобы задушить ее? И говорил ли он вообще хоть слово про удушение?

– Нет, Улоф, мы никак не можем сейчас уйти отсюда.

– Я хочу писать.

– Мы уйдем, только когда получим ясную картину случившегося. Ты что-то говорил о крапиве и земле во рту, ты пытался задушить ее, напихав ей в рот земли?

– Нет-нет!

– Ты видишь здесь что-то из того, что ты использовал? Может, это была ветка или у тебя было что-нибудь с собой, скажем, ремень? Ты должен вспомнить, Улоф. Я знаю, что все это находится здесь, в твоей голове, – рука следователя у него на лбу. – Ты должен постараться вспомнить, дружок.

Эйра остановила кадр.

– Они буквально вкладывают ему слова в рот, – возмутилась она.

– Они просто хотят достучаться до его воспоминаний, которые он затолкал подальше, – возразил Август. – Такое бывает, когда человек столкнулся с чем-то, что травмировало его психику.

– Задвинутые на задворки воспоминания, хочешь сказать? Но наука раз за разом убеждается в том, что подобного не существует. Человек помнит худшее из того, что с ним происходило, а обычные вещи забывает. Из тех, что не оставили после себя никаких эмоциональных переживаний. К примеру, ни одна из женщин, заключенных в Аушвице, до конца жизни не забудет, через что ей пришлось там пройти.

– Так ведь это же было двадцать лет назад, – возразил Август, – и, кстати, стопроцентной уверенности в данном вопросе все равно не существует. Один мой приятель учился на курсе судебной психиатрии в Стокгольмском университете. Так вот его преподаватель принимал участие во многих подобных расследованиях и проводил свои терапевтические сеансы, во время которых правда выходила наружу. Про изнасилования и прочее. В общем, приятель был убежден в том, что это действительно работает.

– Мы – полицейские, – твердо сказала Эйра, – мы не можем верить в то, чего нет.

– То есть проявлять немного воображения нам запрещено?

Снова эта его улыбка. Дразнящая, раздражающая.

– Угу, – выдавила она. – На службе – точно.

В реальной жизни стрелки на циферблате приближались к двум часам ночи, но Эйра больше не чувствовала усталости. Она еще немного промотала вперед запись. Тот же день в конце августа 1996 года, но уже вечером. Следственный эксперимент с участием подозреваемого продолжался почти два часа.

Улоф что-то поднял с земли, отбросил, снова что-то поднял. Ветку.

– Вот такая?

– Наверное.

– Можешь показать, как ты ею орудовал?

Улоф согнул ветку, сделав из нее петлю.

– Козья ива, – проговорила Эйра.

– Теперь мне можно поехать домой? – спросил Улоф.

– До сих пор ты вел себя молодцом, – похвалила его следователь. – А теперь я хочу только, чтобы ты показал мне, как ты ее отсюда нес. Можешь показать на кукле? Ты нес ее вот так, на руках? Или так?

В тот момент, когда Улоф подхватил куклу за спину, пленка закончилась, на экране замельтешили черно-белые мушки. Эйра сменила кассету.

– Кажется, они были абсолютно уверены в том, что это он, – сказала она. – Все это знали. Я помню это очень отчетливо. Я знала это всю свою жизнь.

У нее появилось желание взять Августа за руку. Его рука лежала рядом с ней, небрежно покоясь на подлокотнике кресла.

Кадры снова пришли в движение, окружающая обстановка изменилась. На этот раз там были река и берег. Песок или, может быть, глина.

Голос следовательницы успел малость охрипнуть.

– Ты положил ее здесь? Здесь она потеряла свои ключи от дома? Или, может быть, это ты потерял здесь ее вещи? Что случилось с рюкзаком, который был на ней? Ты швырнул его в воду? Можешь показать, куда ты его бросил?

И дальше мимо жестяного сарая в самый дальний конец причала, с по-прежнему болтающейся куклой, чьи руки безвольно раскачивались, словно били его по спине.

Там было место, где детям строго-настрого запрещалось играть. Тридцать метров глубины. Поговаривали, что когда лесопилка еще процветала, здесь причаливали большие суда. И все же это было еще не самое глубокое место на реке, кроме него имелся обрыв в сто головокружительных метров глубиной, скрывавшийся под предательским блеском воды, где что хочешь могло исчезнуть навеки.

– Ты здесь ее бросил? Или там, дальше?

– Нет, нет.

– Значит, все-таки здесь? Можешь показать, как ты действовал?

Улоф отбросил куклу от себя.

– Так ты ее швырнул? И Лина упала в воду? Она была мертва, когда ты бросал ее в реку?

– Нет, – жалобно прохныкал мальчик, стоя на причале и глядя на бетон под ногами. – Она не была мертва.

Следовательница присела на корточках рядом. Поправила что-то возле уха и подняла голову. На лице – сомнение и усталость. Эйра увидела, как она ищет взглядом кого-то позади камеры. Ей помогают задавать вопросы, подумала она.

Треск ветра в микрофоне.

– Она еще была жива, когда ты бросил ее в реку?