Мышеловка

Возле его головы стояла канистра с водой, керосиновая лампа, несколько свечей. Вот, пожалуй, и все, что тут было.

– Я все думаю, – произнес Григорий ровным голосом, – за какие такие грехи меня наградила судьба столь жестокими испытаниями? И знаете, к какому выводу я пришел?

– А ты, видно, так и не спал всю ночь? – промолвил я. – И что же ты надумал?

– Я мечтал воспользоваться знаниями вашего деда, Арсения Прохоровича. Я считал, что он всемогущ, и ловил каждое его слово, буквально впитывал в себя. Я тоже хотел быть таким. – сильным, независимым, излечивающим людей от болезней, которого все любят… Но это было не желание помогать, а обыкновенная гордыня. Я думал возвеличить себя с помощью его мастерства. Вы знаете, что Арсений Прохорович был колдуном?

– Об этом все говорят, но я в эти сказки не верю.

– Напрасно. Они существуют. И я стремился к тому, чтобы он передал мне свой дар. – Григорий посмотрел на меня и добавил: – Извините… По праву именно вы должны были наследовать ему. Так заведено. Но вас не было, вы были далеко. Простите, если я пытался перейти вам дорогу.

– Да ради Бога! – отмахнулся я. – По правде говоря, мне этот «дар» даром не нужен. И что же произошло дальше?

– Он умер, а я остался ни с чем. И за это мое стремление к колдовству меня наказывает судьба и Бог. Теперь я понимаю это.

– Пойдем чай пить, – сказал я. – Нас ждут.

– А можно? – оживился он, и его глаза радостно вспыхнули. – Я сто лет не сидел в человеческом обществе.

– Вот и посиди. Только не обращай внимания на некоторые косые взгляды, которые на тебя поначалу будут бросать. Им надо привыкнуть.

– Разумеется, – сказал он. – Что угодно, лишь не гоните меня прочь.

В зале нас встретили с напряженным любопытством, а Маша – так даже с нескрываемым ужасом. Григорий поздоровался, скромно сел на краешек стула. Он тоже чувствовал себя неловко. Я же думал о том, что он увидел на кухне, когда приподнял крышку люка. Чьи это были босые ступни ног? Маши? Ксении? Или… Милены? Какие-то нехорошие, гнусные подозрения о моей жене стали закрадываться в голову. А что, если Николая убила действительно она? Нет, не из-за своей подруги, а по какой-то другой, неведомой мне причине. Может быть, ее и Комочкова связывала какая-то тайна? Я внимательно посмотрел на нее и встретил ее встревоженный взгляд. Чего она опасается? Теперь мне казалось, что Милена знает о том, что нам поведал Григорий. Вот так всегда: стоит мне в чем-то засомневаться, и я уже начинаю развивать эту тему до конца.

Марков между тем продолжал невозмутимо осыпать Григория различными вопросами, касающимися его жизни, и не только ее. Наш новый собеседник оказался совсем неглупым парнем, начитанным, самобытно образованным, склонным к глубоким размышлениям. Он производил впечатление человека, который относился к испытаниям судьбы философски, принимая их как должное. И уж никак не походил на кровожадного и безумного маньяка-убийцу. Кроме того, меня поразила его любознательность. Он спрашивал обо всем, что происходило за последнее время в стране и в мире. Видимо, более всего он страдал от отсутствия информации.

После завтрака мы оставили его вместе с женщинами и Сеней Барсуковым, а сами понесли тело Комочкова к церкви, положив покойного на самодельные носилки. Отец Владимир подтвердил свое обещание отслужить панихиду сегодня же вечером. Вернувшись назад и прихватив лопаты, мы отправились на кладбище, готовить могилу – последний скорбный приют для нашего друга. Здесь нас разыскал Громыхайлов.

– Пойдемте скорее, – сказал он. – Еще одно убийство…

Мы уже кончили копать и торопливо пошли вслед за ним. По дороге он рассказал нам, что случилось. На рассвете Викентий Львович Дрынов услыхал крик, донесшийся из соседнего дома: там жил одинокий старик, тот самый Ермолаич, который плел из ивовых прутьев корзины. Дрынов почему-то не придал этому крику никакого значения и снова уснул, а часа полтора назад забеспокоился. Обычно в это время он уже видел Ермолаича на скамейке за своей работой. Он пошел к дому, открыл дверь и увидел, что старик лежит на полу, лицом вниз, а буквально полчерепа у него снесено садовой тяпкой, которая валялась тут же. И Викентий Львович тотчас же поспешил к Громыхайлову.

– Это Гришка, маньяк, – повторял Петр, размахивая зачем-то своим пистолетом. – Уж попадется он мне – пристрелю, как бешеного пса. Без суда и следствия. – Он вдруг остановился. – А кому вы копали могилу?

– У нас друг умер – сердечный приступ, – отозвался Марков.

– Вот горе! – вздохнул милиционер. – Прямо одна беда за другой. Ну вот мы и пришли…

Возле дверей неказистого домика стоял Дрынов, бледнее обычного, а рядом с ним, спиной к нам, – доктор Мендлев. Увидев нас, они расступились.

– Смерть наступила мгновенно, – произнес Мендлев. – Но до этого он, очевидно, увидел своего убийцу и закричал.

Мы вошли в комнату, где лежал труп. Марков тотчас же склонился над ним, перевернул на спину, осматривая лицо. Все мы сгрудились возле него.

– Отойдите! – прикрикнул на нас Егор. – Вы же загораживаете свет. Кто к нему прикасался?