Мышеловка

Стали вспыхивать беспричинные драки, вспоминались старые обиды, и сосед шел на соседа. Особенно лютовали те, кто всю жизнь считал себя обиженным или обделенным чем-то. На колонию рыбаков напали мужики с северной окраины поселка, которые издавна копили на них злобу. Стычка между ними разгорелась среди бела дня. Появились и первые раненые. Один из рыбаков лежал со сломанной рукой, а двое из нападавших получили травмы головы. Снова была предпринята попытка «монковцев» захватить церковь. Женщины толпились возле дома зажиточного старосты Горемыжного, требуя продуктов. Часть из них двинулась к особняку Намцевича, но была очень быстро разогнана охранниками, которые выпустили несколько автоматных очередей поверх голов. Милиционер Громыхайлов и несколько его добровольных помощников рыскали по всему поселку и его окрестностям в поисках Григория, бесцеремонно врывались в подозрительные дома, где по большей части занимались откровенным грабежом. В довершение всего к вечеру, когда мы находились на панихиде в церкви, отдавая последнюю дань памяти Николаю Комочкову, в Полынье случился первый пожар. Группа лиц, возглавляемая и подстрекаемая пекарем Раструбовым, подпалила дом Зинаиды. Они считали, что именно там прячется маньяк, ее сын. Возможно, здесь были и иные причины, личного характера. Огонь, охватив строение, перекинулся и на два соседних дома. Через час все было кончено, все три дома выгорели дотла. Самой Зинаиде удалось спастись лишь чудом. Ее, с сильными ожогами, вынесли люди Ермольника из отряда самообороны. Позже продавщицу магазина поместили в медицинский пункт доктора Мендлева, где она получила квалифицированную лечебную помощь. В условиях подобного разброда и анархии в поселке реально существовали лишь две силы, которые могли бы противостоять творившемуся беспределу. Это была вооруженная охрана Намцевича и местный отрад самообороны Ермольника. Но первые словно бы наблюдали за происходящим издалека, не вмешиваясь в события, а вторые просто не могли поспеть во все горячие точки. Третья же сплоченная и организованная группа – «монковцев» – все больше и больше начинала чувствовать себя в Полынье подлинными хозяевами. После панихиды и состоявшихся сразу же похорон Комочкова мы вернулись домой, где оставался один Григорий, подавленный всем происходящим. А через полчаса произошел инцидент, касавшийся уже непосредственно нас.

Когда мы сидели на кухне и готовились помянуть Николая (у меня оставалась еще одна бутылка водки), стекло в окне вдруг с треском разлетелось вдребезги, осыпав нас осколками, а на стол упал здоровенный булыжник. Тотчас же с улицы донеслись возбужденные выкрики. Небольшая толпа, скопившаяся около калитки и забора, состоявшая в основном из пьяных мужиков, угрожающе потрясала кулаками и палками. Они кричали, что это мы привезли в Полынью все беды и что нас надо как следует проучить. За первым камнем последовал второй, который разбил окно в соседней комнате. Милена и Маша сидели бледные и притихшие, да и я несколько растерялся, подумав о том, что если толпа ринется в дом, то нам придется весьма худо. Их было раза в три больше, чем нас. Только один Марков чувствовал себя словно бы в своей стихии. Быстро вскочив, он выбежал во двор, где ухватил с земли длинную жердь, которая валялась там с незапамятных времен, будто бы ожидая именно этой минуты. Мы видели в окно, как Марков, издав какой-то воинственный кельтский клич, с жердью наперевес бросился к калитке. Натиск его был столь стремителен и угрожающ, что в стане неприятеля сначала возникла пауза-заминка, затем растерянность, а потом враг и вовсе позорно ретировался, не желая, очевидно, связываться с явным сумасшедшим. Марков милостиво не стал преследовать бежавших и, гордый своей викторией, вернулся обратно.

– Объявляю им конфузию, – заявил он. – Эх, горе-вояки, им бы только лаптями щи хлебать!

– А что ты там кричал? – спросил я, убирая со стола осколки стекла.

– Я и сам задрожал от страха, – сказал Сеня. Похоже, что так орут охотники за черепами на Калимантане.

– Нет, это был рык голодного ягуара, – вставила Маша.

– Могу повторить, – усмехнулся Марков.

– Не надо, – попросил его я. – Лопнут остальные стекла.

Однако дело принимало скверный оборот. Пьяная атака могла повториться ночью. Вдвоем с Барсуковым мы забили разбитые окна досками и укрепили калитку, подперев ее изнутри бревнышками. Конечно, все это было не слишком надежно, но я придумал еще один способ обезопасить наш ночной покой. Я соорудил нечто вроде сигнальной системы, развесив вдоль забора пустые бутылки, благо что их в доме оказалось больше, чем требовалось в приличном жилище. Теперь без стекольного звона вряд ли кто смог пролезть во двор. И все-таки мы решили вновь установить ночное дежурство.

– У меня все равно бессонница, – сказал Григорий. – Я привык спать днем… Поэтому, если не возражаете, я готов бодрствовать до утра.