Мышеловка

– А это уж вам карты в руки, – на преферансном языке ответил Николай. И, продолжая тасовать колоду, добавил: – Шли мы с ним вдоль берега озера, разговаривали, а потом он как повалится на землю, как сожмется, застонет… Я испугался, думал, концы отдает… Ну, немного пришел в себя. Хорошо, что ваш дом рядом. Еле довел. Что будем делать, доктор? Можно ли его сейчас трогать?

– Нет, пусть лежит, – поспешно отозвался Мендлев. – Очевидно, лучше ему остаться у меня до утра. – Он пощупал мой лоб, потом пульс. – Странно…

Доктор вышел в соседнюю комнату, затем вернулся с фонендоскопом и аппаратом для измерения давления. Но за это время мы успели обменяться с Комочковым парой фраз:

– Это не дом, а крепость, смотри, какие решетки.

– Лежи, больной, и побольше постанывай. Главное, что он хранит верность клятве Гиппократа, не выгнал тебя, чтобы ты подыхал под забором…

Мендлев начал выслушивать меня, бормоча себе под нос:

– Странно, странно… Пульс почти ровный… Тоны сердца ясные, неприглушенные… Может быть, перитонит?

– Точно, перитонит! – авторитетно заявил Комочков. – Он с утра за живот держался.

– Живот мягкий… Странно, странно… Наверное, кардиология. Что-то связанное с неврозом… На лицо явная астения…

Минут десять он ощупывал и выстукивал мое тело, а я продолжал громко дышать, мучительно корчиться, изредка постанывать. Не думаю, чтобы я переигрывал, хотя порой мне страстно хотелось рассмеяться, глядя на встревоженно-глупое лицо Николая. Наконец доктор беспомощно произнес:

– Не могу поставить даже предварительный диагноз. Главное, чтобы он сам ответил на мои вопросы. Подождем до утра, когда он придет в сознание. Но, скорее всего, это нейроциркуляторная дистония.

– Чего? – переспросил Комочков. – Точно. Она самая.

– Сейчас я дам ему валокордина и сладкого чая, а вы пока идите домой, – сказал доктор.

– А может быть, я останусь с ним до утра? – попросил Комочков. – Где-нибудь тут… на коврике. Как собака. Мне не привыкать.

– Нет, – твердо произнес доктор. – Я сам о нем позабочусь. А с вами мы увидимся утром.