Мысли, которые нас выбирают. Почему одних захватывает безумие, а других вдохновение

Летом 2007 года Уоллес обедал в ресторане с родителями, которые приехали в гости в Клермонт. К тому времени Дэвид помирился с матерью, и они снова стали близки. За столом у Уоллеса началось сердцебиение, его бросило в пот. Он записался к врачу, который рекомендовал заменить нардил на другой антидепрессант с менее строгими ограничениями и меньшими побочными эффектами. Не без тревоги Уоллес отказался от лекарства. Он рассказывал другу, что считает нардил уже не таким эффективным, как раньше, но это был единственный известный ему стабилизирующий препарат. Так как он чувствовал себя достаточно неплохо, новый антидепрессант он решил не принимать. Однако к концу осени его положили в больницу из-за серьезного приступа депрессии. Врачи прописывали новые антидепрессанты, но они, казалось, не действовали – или же Дэвид отказывался от них раньше, чем рекомендовалось. Он внезапно решил, что это лекарства вызывают у него тревогу или вообще не помогают.

Так началось постепенное разрушение его хрупкого эмоционального равновесия. Уоллес, который к тому времени уже более пяти лет старался продвинуть роман, но который постоянно бился с представлением о том, что он больше не может писать, Уоллес, который любил свою жену, но считал себя гиперсексуальным и недостаточно романтичным, Уоллес, который ненавидел себя больше, чем был уверен в себе, – начал возвращаться ко всем этим двойственным представлениям по мере того, как его разум все больше зацикливался на его недостатках и ошибках.

«Его представление о себе было: “Кусок дерьма”, – рассказывает приятель по АА из Клермонта. – “Я женат на прекрасной женщине и не могу – не могу быть ей тем мужем, которым должен быть”. Я не думаю, что он знал, каким надо быть мужем, и поэтому ему казалось, что он все делает не так. “Я достиг некоторых успехов как писатель, но я не могу писать”. То, чем он любил заниматься, преподаванием, он должен был прекратить. “Я даже не могу заниматься тем, что люблю больше всего, потому что я не знаю, что произойдет”. Это его беспокоило. Он чувствовал свое ничтожество. Ничего не делал. Ничего не говорил. Некоторые члены АА, которым Дэвид помог, не узнавали его. Дэвид не мог не видеть этого».

Уоллес позвонил жене, когда в какой-то момент пришел в сознание, и извинился. Он сказал, что хочет жить.

Был небольшой проблеск надежды, когда Уоллес, казалось, пришел в нормальное состояние. «Он продолжал ходить на собрания, лишь пару раз он пропустил встречи, – вспоминает коллега по АА. – Его интенсивно лечили, и психиатр, и психотерапевт».

«Временами казалось, что он поменял направление и превратился в оптимиста, – рассказывает другой коллега. – Очень короткие – но были моменты… Казалось, он радовался общению с людьми. Мы организовывали прогулки, поездки, просто сидели и разговаривали обо всем и ни о чем».

Но летом 2008 года Уоллес поехал в мотель и там принял чрезмерную дозу таблеток. Он позвонил жене, когда в какой-то момент пришел в сознание, и извинился. Он сказал, что хочет жить. «Он обещал Карен, что никогда больше так не сделает, – вспоминает друг Уоллеса. – Возможно, это здорово тяготило его, но, я думаю, прошло немного времени, когда он снова начал думать о том, чтобы лишить себя жизни».

Жизнь Уоллеса сжалась, когда он снова соскользнул в бездну неодолимого влечения – продуктивного и деструктивного одновременно, – которое однажды толкнуло его вперед. Он прекратил зацикливаться на матери и несчастливом детстве, но все равно думал об этом. Он бросил наркотики и перестал пить, но теперь трезвость обещала немного. Он оставил свои жгучие амбиции, свою борьбу со славой, удовольствие от неожиданного братства, жажду жизни вопреки всему – и бросил свою работу.

«Он больше не мог писать, – предполагает Костелло. – Когда вы не можете писать, то, что у вас есть брак, что вы чей-то сын и брат… этого недостаточно для сцепления. Это недостаточная причина торчать тут и не писать».

В конце концов Уоллес остался только с ощущением неудачи, но даже это пришлось принести в жертву: его настроение теперь было спокойным и ровным, без всплесков со стремлением к самокритике. «В глубине души я думаю, что Дэвид нашел весьма трудным и очень обидным – просто жить, – рассказывает сестра Уоллеса. – Мне кажется, он с самого начала понял, что все мы должны тратить много времени на вещи, которые не всегда хочется делать: ходить в школу, убирать комнату – какие-то самые обыденные. А потом мы вырастаем и находим работу, и это все, что делают люди. Дэвида очень угнетало такое пресное поверхностного существования, но, я думаю, какая-то часть его согласилась бы отдать все, чтобы испытывать счастье от простых вещей. Я помню, как Дэвид говорил родителям, когда ему было 14 или 15 лет: “Зачем люди заводят детей? Это очень эгоистично. Я не просил меня рожать, и теперь я такой, какой есть”».