Мысли об искусстве

Я увлекаюсь в чуждую область – мне надобно держаться искусства. О старом итальянском искусстве писалось много, много; оно разработано такими компетентными знатоками, что мне о нем без всякого ущерба можно промолчать. Оно рекомендуется всеми гидами; оно выкрикивается на улицах Италии даже мальчишками, предлагающими свои услуги иностранцам.

В музеях, в церквах, в старых и новых палаццо – везде, где только есть произведения счастливой эпохи Возрождения, драгоценной эпохи прерафаэлитов[108], перед ними вечно толпятся изящные джентльмены, чопорные леди, экономные серьезные немцы, оторванные от хозяйств и глядящие во все глаза только на своих мужей толстые немки. Все они с красными книжками и красными восторженными лицами добросовестно выхаживают все закоулки, отмечают, отсиживают, отстаивают терпеливо все звездочки «Бедекера»[109], издают даже восклицания и вздохи, – иногда чтобы замаскировать зевоту и скуку, иногда чтобы порисоваться своею чувствительностью и вкусом.

По чистой совести я нисколько не осуждаю этих порядочных богатых людей с просвещенными потребностями. Признаюсь, я больше осуждаю даже старое искусство. Самое старое – бог простит: оно наивно, келейно, непосредственно и часто очень искренне. А вот счастливая эпоха Возрождения – не без грехов. Уже и в хороших образцах искусство этой эпохи очень пересыпано мотивцами, которые наш скульптор Подозеров[110] называл канканцем.

Хорошие образцы в частных и правительственных галереях уже прямо засыпаны такой массой непроходимого хлама оригиналов и копий, повторений, подделок, реставраций, что всякая любовь спасует, всякое терпение лопнет внимательно осмотреть легионы этих почерневших мумий, тщательно сохраняемых в богатых и бедных рамах. Ими переполнены хорошо освещенные и без всякого света залы. Они висят во всех углах роскошных дворцов и скромных галерей.

Но было бы слишком тенденциозно утверждать, что стены эти бывают свидетелями только скуки и зевоты. О, сколько здесь пролито слез восторгов чувствительными душами! Да, я воображаю, как восторженная душа, мечтавшая много лет увидеть эти мировые совершенства искусства (особенно северяне, освободившись и выбившись из жестких условий судьбы, из сурового климата), бывает счастлива, достигши их! Путешествие, перемена климата, беззаботная жизнь обеспеченного туриста, перемена впечатлений, удобные роскошные отели – такова подготовка к неизреченным созданиям искусства. И наконец вот они, перед глазами… О, сколько прибавляет настроение, расположение! Как усиленно ищет только хорошего расположенный зритель, как снисходительно не замечает он недостатков и фальши!..

Я невольно переношусь к противоположности – наша петербургская публика на наших годичных выставках. Под влиянием хандры, вечных дрязг и неприятностей, геморроев и катаров, вечного подчинения по должности, гнета совести и оскорбленного самолюбия она постоянно брюзжит на выставке:

«А, так вот оно, “свободное искусство”, эти счастливчики, не служащие ни в каких департаментах, не подчиняющиеся никаким редакторам и издателям!» – «А это что? Посмотрите-ка, NN, ведь нога-то коротка! Ай да художники!» – «Ах, точно – вот так художники! – вторит NN. – И смотреть не стоит, да и в газетах писали, что ничего нет выдающегося…» и т. д.

Да, такое старое искусство не только не позабывается, оно даже пересоздается воображением новых людей, приурочивается к современности, как это часто бывает с хорошими доктринами философов и моралистов древности. Это очень хорошо и желательно.

Но нехорошо и нежелательно пренебрежение туристов к новому искусству в Италии, которое, со времени ее объединения, зацвело вновь совсем самобытными цветами. Подъем духа нации в шестидесятых и семидесятых годах отразился и на творчестве даровитого народа. Небольшие музеи, королевские дворцы, залы городских ратуш, провинциальных съездов приютили у себя картины и картинки новой итальянской школы. Эти новые музеи, не помеченные даже в гидах, совсем почти не посещаются иностранцами и игнорируются самими итальянцами. И между тем как музеи со старыми, ничем не интересными обломками казенного, старого Рима все разрастаются, расширяются, тщательно рекомендуются иностранцу за плату, эти новые залы никому не известны; их надо отыскивать с хлопотами частных разрешений у особых должностных лиц.