Мыслить как Толстой и Витгенштейн. Искусство, эмоции и выражение

Далее Дамасио выдвигает гипотезу, что мозг может симулировать свои телесные карты с помощью механизма, который он называет «телесной петлей мнимого действия»: «зеркальные нейроны» отражают поведение, которое один человек видит у другого, и тем самым запускают функцию картографирования тела, так что эмоции и сознательные ментальные состояния, связанные с этим поведением, запускаются сами собой [Damasio 2003: 115; Rizolatti, Craighero 2004: 169–192].

Отражаемое поведение может быть увидено, услышано или вычитано – в любом случае эмпатическая реакция протекает на телесном уровне человека, имитирующего другого и впоследствии сознательно улавливающего связанные с этим эмоции, мысли и желания. Д. Робинсон называет это «соматическим миметизмом» и применяет идеи Дамасио к Толстому, чтобы прийти к собственной, робинсоновской интерпретации «заразительности» искусства:

Теория заражения Толстого – объективистская, квазисциентистская и основана на предположении, что чувство, живущее, подобно болезни, в некоем теле, каким-то образом перепрыгивает через разделяющее их пространство к другому телу, внедряется в него и заражает своего нового хозяина. Теория эмпатии Дамасио – конструктивистская, она основана на предположении, что активной стороной в сделке является новый хозяин, что мы постоянно творчески и миметически обращаемся к внешнему миру, где ищем стимулы, которые потом преобразуем во что-то внутренне значимое.

На самом деле не важно, где мы находим эти стимулы: в романах, стихах или пьесах, в критических произведениях, в устных рассказах, в сопровождаемой выразительным «языком тела» речи наших друзей, в узоре гобелена или сервировке стола, в шуме автомобилей на городской улице, в раскачивании деревьев или раскатах грома – при надобности мы конструктивно, конститутивно преобразуем все это в наш собственный соматический материал. Соматическая теория размывает еще одну границу – между устным и письменным словом: очевидно, что мы способны их различать, но только путем наложения более аналитического слоя понимания на наши соматические миметические акты [Robinson 2008: 26][216].

Таким образом, в понимании Робинсона Толстой – ранний предшественник теории аффектов, предвосхитивший идеи Джеймса. Хотя теория аффектов, возможно, и совпадает с точкой зрения Толстого на эмоциональное воздействие искусства, это не делает ее верной, поскольку существует обширная убедительная критика теории аффектов и ее нейробиологической основы, которая, в свою очередь, ставит под сомнение верность интерпретации эстетической теории Толстого в этом ключе.

4. Для настоящего исследования самый важный момент критики теорий, подобных теории Дамасио, состоит в том, что они смешивают каузальные и нормативные отношения – то, что Витгенштейн назвал «взаимопересечением картин» в применении к нормативности значения как «идеально стабильной машине», как мы видели в главе 5. Надежного каузального отношения недостаточно для значения или интенциональности, а в особенности для нормативности, поскольку значение как интенциональность – это нормативное отношение. Эта ошибка была выявлена С. Крипке в его критике каузально-диспозиционных теорий значения, и ее явно допускает Дамасио, когда приписывает нормативные психологические предикаты (мышление, принятие решений, выбор, руководство) каузальным механизмам[217].

На сегодняшний день наиболее тщательно разработанную философскую защиту теории эмоций Джеймса – Ланге, или органической теории, предоставляет Дж. Принц: он выдвигает теорию «эмоций как телесной оценки», которая берет за отправную точку утверждение Джеймса – Ланге о том, что эмоции – это ощущения или восприятия телесных (или соматических) изменений[218].