Мыслить как Толстой и Витгенштейн. Искусство, эмоции и выражение

Но пример детектора дыма весьма показателен. Детектор обнаруживает, регистрирует дым, имеет интенциональное отношение к дыму, потому что именно для этого он был сконструирован («настроен»). Его интенциональность вытекает из интенциональности его предназначения, цели, для которой он был придуман[222]. Более того, то, что такой каузальный релайабилизм не объясняет нормативности, доказывается фактом, что мы можем считать детектор дыма именно таким, то есть направленным на дым, лишь молчаливо предполагая, что механизм функционирует правильно, – делая это предположение, мы приписываем каузальному механизму условие правильности, а затем утверждаем, что этому нормативному отношению правильности отвечает сам механизм. Согласно моделям как Принца, так и Дамасио ощущения могут в лучшем случае описать причинную связь или ассоциацию между объектом, ощущением и реакцией, но эти модели не объясняют, каким образом ощущение оправдывает или обосновывает реакцию, поскольку ощущение не находится в нормативном интенциональном отношении ни к «правильному» объекту, ни к «правильной» реакции. Строясь на несбывшихся надеждах, которые подавали подобные каузальные теории репрезентации, соматическая теория эмоций Принца, при всей ее изощренности, не в состоянии адекватно решить проблему каузальности – нормативности, поставленную Витгенштейном.

Конфликт каузальности и нормативности также лежит в основе претензии Лейс, предъявляемой к неоджеймсианским объяснениям Дамасио, Принца и других, по поводу того, что они являются формой имплицитного картезианства. Во-первых, она отмечает, что было выдвинуто несколько эмпирических критических замечаний относительно экспериментальной среды и показателей, представленных в поддержку гипотезы Дамасио о соматических маркерах и, в более общем плане, в поддержку выводов нейронауки, приписывающих такую традиционно сознательную и интенциональную психическую деятельность, как принятие решений, волеизъявление и мышление бессознательным, имплицитным, каузальным аффективным состояниям и процессам[223].

Во-вторых, что более важно для настоящей главы, было выдвинуто несколько теоретических возражений против приписывания нейронаукой телу или частям тела (например, мозгу) психологических – то есть интенциональных – свойств и отношений, что равносильно своего рода «криптокартезианству». Иными словами, это направление критики (Лейс и другие) упрекает нейроученых и теоретиков, якобы исповедующих спинозистский монизм, в негласном допущении картезианского дуализма между разумом и телом / мозгом, между интенционально направленным ментальным состоянием и каузально действующим телесным состоянием:

Действительно, только приняв в высшей степени идеалистическое или метафизическое представление о разуме как о чем-то совершенно отдельном от тела и мозга, которым он свободно адресует свои намерения и решения, они могут прийти к своим скептическим выводам… Их ошибка состоит в том, что они считают разум идеальным, определяют его как чисто бестелесное сознание, а потом, когда при искусственных требованиях экспериментальной среды оказывается, что осознание воли или намерения в причинной цепи слишком «запаздывает», чтобы служить объяснением изучаемых движений, делают дуалистический вывод, что в запуске этих движений нет места интенциональности и, следовательно, это мозг выполняет за нас все мышление, чувствование и движение (так сказать, все «воление») [Leys 2011: 455, 456–457; Bennett, Hacker 2003: 85–88,111–114,233-235].