Мыслитель Миров и другие рассказы

Он шел по движущейся ленте, подражая вялым, наигранно-высокомерным манерам Клюша. Этим пасмурным утром дул порывистый ветер, временами поливавший прохожих холодной моросью, но к полудню тучи стали рассеиваться. Солнце проглядывало сквозь разрывы между быстро несущимися облаками, и серые небоскребы Трана снова выделялись гордыми силуэтами на фоне неба. Шорн поднял глаза: в простоте этих громадных сооружений было своего рода впечатляющее величие. Сам Шорн предпочитал здания меньших размеров, предназначенные для гораздо меньшего числа людей, гораздо больше ценивших свою индивидуальность. Он вспомнил о старинных средиземноморских храмах, когда-то весело раскрашенных в розовые, зеленые и голубые тона – хотя с тех пор солнце, дожди и ветры полностью выбелили их мрамор. Такие причуды поощрялись и даже навязывались древними монархиями. Сегодня от каждого человека, в принципе сохранявшего самостоятельность, требовалось согласование его интересов и вкусов с согражданами. Расцветка, отражавшая культурные предпочтения, сменилась общим знаменателем, смешением всех цветов – серым. Для того, чтобы строительство обходилось дешевле в расчете на душу населения (объем увеличивался в кубической прогрессии, тогда как площадь окружающей его поверхности – в квадратной) здания становились все выше и занимали все бóльшую площадь. Преобладали утилитарные проекты, диктуемые необходимостью обслуживания большой массы людей в небольшом пространстве; каждый жилец жертвовал яркими проявлениями особенностей своего характера до тех пор, пока человеческое жилье не превратилось в стандартные «жилищные единицы», удовлетворяющие лишь основные потребности – ибо что еще нужно человеку? Крыша над головой, холодная и горячая проточная вода, достаточное освещение, кондиционирование воздуха и безотказно работающие лифты.

«Люди, живущие в плотно населенных больших городах, – думал Шорн, – подобны гальке на пляже. Каждый обкатывает и полирует соседа, пока все не становятся одинаково гладкими. Колорит и самовыражение можно найти только в диких местах или среди телеков. Что, если мир будет населен телеками? Если четыре тысячи превратятся в четыреста миллионов, в четыре миллиарда телеков? Первыми исчезнут города. Больше не будет толп, не будет гигантских серых зданий, не будет человеческих рек, отведенных в каналы бегущих лент. Человечество вспыхнет и расширится, как новая звезда. В городах металл заржавеет, бетон раскрошится, от небоскребов останутся огромные скорбные пустые оболочки, последние монументы модернистского средневековья. Земля станет слишком маленькой, слишком тесной. Новые люди распространятся на другие планеты – куда телеки, по их словам, могут свободно перемещаться по желанию. Они наводнят Марс синими океанами, сделают чистым и голубым небо Венеры. Нептун, Уран, Плутон – они позовут их к себе, устроят для них новые теплые орбиты. Приблизят даже Сатурн, такой огромный, но с поверхностным притяжением немногим больше земного… Но что, если эти невероятные усилия истощат телекинетическую энергию, в чем бы ни заключался ее источник? Что, если однажды утром телеки проснутся и обнаружат, что их чудесные способности пропали? Тогда хрустальные воздушные дворцы обрушатся! Пища, кров, тепло – все это по-прежнему будет необходимо, но безопасных серых городов больше не будет, не будет небоскребов-муравейников, не будет примитивных средств защиты – металла, огня, электричества. Катастрофа! Сколько будет горестных воплей и проклятий!»

Шорн глубоко вздохнул. Игра воображения! Вполне может быть, что телекинетическая энергия неисчерпаема. Вполне может быть также, что она иссякнет в любую минуту. Умозрительное пустословие, не имеющее непосредственного отношения к его первоочередной цели.

Он нахмурился. Возможно, однако, такие догадки имели существенное значение. Возможно, какой-то раздел его мозга лихорадочно работал, формулируя новые заключения…

Впереди был спуск в подвальный игровой зал. Шорн со стыдом поймал себя на том, что, отвлеченный размышлениями, шел обычной размашистой походкой, не вязавшейся с характером Клюша Кергилла. Лучше не забывать о таких деталях – любая ошибка, единственная ошибка могла привести к провалу.

Он спустился по ступеням и прошел по залу мимо позвякивающих, перемигивающихся, мурлыкающих игровых автоматов, к которым приникли люди, восставшие против предсказуемости жизни и готовые тратить деньги, чтобы испытывать синтетические приключения и неожиданности.

Никто не задержал его, когда он открыл дверь с табличкой «Только для служащих» и прошел к следующей двери. Здесь он остановился, пытаясь вспомнить, взял ли он с собой ключ. Что, если устройство слежения пряталось в тени, наблюдая за дверью?

Если так, получил бы Клюш Кергилл ключ от этой двери? Шорн решил, что в этом не было ничего невозможного – в любом случае, ничего подозрительного.

Шорн порылся в поясной сумке. Ключ нашелся. Он открыл дверь и, двигаясь украдкой – ведь он теперь выполнял роль шпиона – зашел в лабораторию.