Мысы Ледовитого напоминают

Да, удивительным образом, ничто, кроме мелкого узкого пролива, обсыхающего при отливе, в Арктике именем Петра I не называется. (Острова Петра, как мы видели, не в его честь названы.) Почему так вышло, сказать не берусь. Напомню только, что это мы привыкли жить в благоговении к «великому преобразователю», но ведь его неумеренное возвеличение начала его дочь Елизавета Петровна, а она взошла на престол позже плаваний X. Лаптева. Зато в его памяти могли вставать воспоминания отнюдь не благостные.

Прончищев, Челюскин и братья Лаптевы сперва учились в Навигацкой школе в Москве, а затем в Морской академии в Петербурге с самого её основания в 1716 году [Глушанков, 1980].

«Сначала все эти учебные заведения влачили жалкое существование, вследствие недостатка денежных средств, отсутствия надлежащих помещений, плохого состава преподавателей, жестокого обращения с учениками» —

писал профессор военного права Александр Лыкошин (НБЕ, т. 11, с. 227). Из Академии, несмотря на её громкое имя, ученики вовсю бежали — знали, что их ждут плети, а то и каторга, но всё равно бежали.

(Первым «благоустроенным» военным училищем Лыкошин назвал Кадетский корпус, основанный в Петербурге в 1732 году, когда наши герои уже давно служили и уже подали прошения о зачислении в экспедицию, их увековечившую. А благоустроенность Лыкошин преувеличил: кадеты, т. е. дворянские сыновья, тоже в массе бежали; в качестве наказания пойманных отправляли в гарнизонные школы [Тимофеев, с. 84], где из солдат готовили писарей.)

Все четверо проявили большие способности к учению, но Челюскин вскоре был исключён, ибо его мать по смерти мужа владела тремя крестьянскими дворами, а ученику Академии полагалось иметь хотя бы десять. Как видим, вполне правы те, кто уверяет, что «великий преобразователь» очень заботился о составе будущего офицерского корпуса. Жаль только, что не пишут они, как он именно заботился: гнал нещадно «бедняков», даже самых способных.

Прончищев числа своих дворов не указал (кажется, их не было вовсе), поэтому остался в Академии, но зато едва не умер с голоду, поскольку, не указав оных, не мог получать пособие от казны. Заработать можно было только в стенах самой Академии (за краткую отлучку полагалась порка, за долгую — каторга), а тут возможностей было меньше, чем нуждающихся. Спас Прончищева от голодной смерти учитель арифметики, знаменитый Леонтий Магницкий, тот самый, по учебнику которого позже учился Ломоносов.

Ученики не раз могли видеть императора — к примеру, на торжествах при спуске каждого корабля. Кроме того, они, порою голодные, вдоволь навидались чудовищно разорительных[48] (и порой жестоких) царских увеселений вперемешку с чудовищно жестокими казнями (о них далее), где старшие из них (гардемарины) охраняли порядок. Как именно мальчишки ко всему этому относились, не знаю, но история с островами Петра заставляет задуматься.

Зато точно знаю, что, став гардемаринами, они люто возненавидели своего директора. Первым директором был граф Андрей Матвеев, прежде неудачливый дипломат, близкий Петру. Он был человек образованный, но совершенно чуждый как флоту, так и делу обучения. Чего стоит, хотя бы, его приказ успешным гардемаринам обучать остальных (1718). Вызван он был тем, что в Академии на тысячу с лишним учеников было всего 4 учителя и, видимо, 4 помощника (кроме тех, что сами были учениками) [Глушанков, 1980, с. 16].

Через год Матвеев был пожалован в сенаторы, и Академию возглавил другой близкий сподвижник Петра, гвардии майор Григорий Скорняков-Писарев, жестокий деспот. До этого он, кроме прочего, руководил созданием «цифирных школ» (начального образования), и, как пишут, дело провалил, ибо школьники массами из школ бежали, а школы распадались. Из Академии тоже бежали[49].

После смерти Петра Писарев был сослан на север Якутии, в Жиганское зимовье. И надо же так случиться, что Великая Северная экспедиция больше всего натерпелась в Сибири именно от этого ссыльного. Он стал в Сибири снова большим начальником, ненавидел экспедицию люто и писал в Петербург длиннейшие доносы на неё и лично на Беринга, её начальника.

Оба, Матвеев и Писарев, хорошо уясняют тот факт, что Петру, как и другим российским правителелям, прежним и нынешним, личная преданность часто бывает важнее деловой пригодности. Странно: неужели царь не мог выбрать среди преданных ему лиц людей способных — хотя бы на самые ответственные посты? Оказывается, не мог: таковые были наперечёт, да и те часто кончали карьеру «в опале» (в тюрьме, ссылке или на эшафоте), ибо Пётр всюду видел реальное расхищение казны и подозреваемую измену.