Мысы Ледовитого напоминают

«Взлётом своей карьеры Скорняков-Писарев обязан участию в двух весьма грязных поручениях: сначала Пётр поручил ему „розыск“ над опальной царицей Евдокией, „вины“ которой несмотря на все старания так и не сумели найти, кроме того „греха“, что она была нелюбимой женой…. Вслед за этим Скорнякову-Писареву, как человеку надёжному и проверенному, доверяется участие в розыске над царевичем Алексеем, его подпись стоит под смертным приговором царевичу, он участвовал в допросах — миссия, вызывающая отвращение у потомков, но вызвавшая благорасположение царя.

В отличие от политического сыска, на гражданском поприще Писарев полностью провалил порученные ему важные поручения по устройству школ, Морской академии, навигационной школы и т. п., а также строительство Ладожского канала, за что навлёк на себя немилость императора. Таланты Писарева явно лежали не в той области, где надо было создавать что-то конкретное, зато его умение вести хитроумные интриги, перекидываться… с одной стороны на другую, сталкивать своих противников лбами кажется выдающимся даже на фоне окружения сановников… В конце концов Писарев пал жертвой политических интриг между „птенцами гнезда Петрова“» (его убрал Меншиков и вскоре пал сам — Ю. Ч.). «Если говорить о моральных качествах Скорнякова-Писарева, то основным из них, пожалуй, была полная беспринципность». По сравнению с ним «моряки были как малые дети, и, видимо, его любимым развлечением в ссылке было не только ругаться с ними, но и постоянно ссорить их между собой» [ВКЭ-1, с. 44–45].

Характеристика предвзята, но авторами приведено несколько его доносов, и они её, увы, подтверждают. От себя могу добавить, что впоследствии Писарев полностью завалил также и все работы, порученные ему в Охотске (Восточная Сибирь) — см. Очерк 4 и статью о Писареве в книге 4–11.

В розыске Писарев не добился ничего вразумительного (что не помешало ему получить чин и имения), и за дело взялся его начальник Пётр Андреевич Толстой. Он привлёк к следствию служанку Ефросинью, гражданскую жену царевича (его законная жена умерла ранее), в те дни беременную.

Царь не брезговал пытать беременных, и участь родить на дыбе (такое случалось, и ребёнок при этом, разумеется, не имел шансов выжить) не привлекала Ефросинью. Она, понятно, согласилась признать всё. Однако историк-писатель Казимир Валишевский, умный и добросовестный, но порою наивный, счёл Ефросинью едва ли не главной виновницей гибели царевича. В наше время более рациональный историк заметил [Рыженков, с. 33], что рассказы её слишком литературны и сложны для служанки, так что их, вероятно, наговорил ей сам Толстой. Он, кстати, получил за дело царевича в дар от царя не только тысячу с лишним крестьянских семей, но и графский титул.

Через полтораста лет Лев Толстой задумал было писать роман об эпохе Петра I, но узнав, откуда у него самого графский титул, отказался.

Можно ли извлечь из показаний Ефросиньи в застенке что-либо правдивое о действительных помыслах царевича? Мне представляется, что можно — там, где видна её собственная простая речь, а сказанное выходит за рамки требуемых признательных показаний. Например: