Мысы Ледовитого напоминают

Или, ещё выразительнее: указано, что со шкипером Воейковым[103] было послано множество припасов, причём ему выдано 254 рубля на проезд. «А посланным припасом с тем шхипером цен не показано». На самом деле не показан даже перечень самих припасов, а значит, они не включены в расходы никак. Прошу прощения, но это напомнило мне справки «Уплочено», выданные чертями в романе Булгакова «Мастер и Маргарита». И странно, что Н. Н. Петрухинцев мог привести 318 тыс. руб. в качестве верной оценки [П-5, с. 402].

Даже беглого взгляда на записку достаточно, чтобы понять, что подлинные затраты намного более велики и должны приближаться к миллиону рублей, если не больше. Почему Головин так сделал и на что мог рассчитывать?

Думаю, что ничего лучшего он подать просто не мог — иначе подал бы. Нет сомнения, что надеялся он только на всеобщее разгильдяйство, но просчитался: как раз в это время в Сенате появился новый обер-прокурор, дотошный Соймонов, уже известный тем, что выгнал с поста прежнего президента АК, Питера Сиверса, выгнал позорно и как раз за финансовые вины.

Сенат потребовал дать серьезный отчет (и, что странно, отстранить Беринга от командования как неспособного, хотя виноват был никак не он). Но никакого отчёта из АК больше не последовало. Неужто Головин не боялся за себя лично? Не мог же он забыть, что сам живет в доме, отнятом у Сиверса. Будучи, как и Остерман, человеком осторожным, Головин сейчас прямо-таки играл с огнём.

В чём же дело? Винить его вряд ли стоит: ВСЭ никогда не была включена в бюджет империи (см. Прилож. 4, п. 4), и Головину приходилось все годы исполнять голые приказы, им же и Остерманом до этого порожденные.

Оба рассчитывали отчитаться не финансовым отчетом, а открытием СВ-прохода в Ледовитом океане и богатых дичью островов в Тихом, потому и не скупились на траты — победителей не судят. Но ДКО увязла во льдах, Охотск увяз в нехватке всего, открытий нет, а отчет теперь Сенат требует от АК именно финансовый — на что ушли деньги и сколько именно? Остерман, конечно, вывернется (при Петре I и не такое пережил), а вот Головин вполне может потерять все свои имения и даже, как того хочет Соймонов, в Сибирь угодить.

Не имея сколько-то серьезной отчетности, Головину оставалось, уповая на будущий успех и ловкость Остермана, играть с огнем и тянуть время. Кончался 1738 год, власти Соймонова оставалось полтора года, и Остерман, по всей видимости, всё, что мог, хорошо просчитал. Будучи вице-канцлером, то есть, формально, вторым человеком в правительстве, он пересидел нескольких канцлеров и, как пишут историки, расставил западню очередному канцлеру, Артемию Волынскому[104], а именно тот был покровителем Соймонова.

Федор Иванович Соймонов

Волынский, чиновник способный и даже яркий, был известным (можно сказать, знаменитым) казнокрадом, а потому любил уличать в казнокрадстве противников. Однако Остерман, при всех своих пороках, как раз казнокрадом не был, и удар Волынского был нанесен по Головину [105], а с тем по экспедиции.

Еще в 1737 году, до прихода Волынского и Соймонова во власть, Головин был уличен в растрате, а отчасти и в присвоении, казенных сумм, так что нашему адмиралу пришлось на коленях (в прямом, а не переносном, смысле) молить государыню о прощении. Став канцлером, Волынский сделал Соймонова обер-прокурором Сената (эта должность, как и должность канцлера, 2 года пустовала, чем и можно объяснить безнаказанность АК в отчетности) и поручил ему ревизию Адмиралтейства. По её итогам он заготовил указ императрицы об отрешении Головина от должности и предании его воинскому суду (август 1738 г.).

Экспедиция в проекте не упоминалась, и историки, описывая падение Волынского, тоже не упоминают её (исключение: П-4, но и там на деле нет темы финансов), а зря: в этом самом слабом для Остермана пункте Волынский легче всего мог зарваться, что, на мой взгляд, и произошло. Желая избавиться от опеки более опытного Остермана, он ошибся в расчетах — неверно оценил возможную роль Бирона, покровителя Головина, и благосклонность императрицы к нему, Волынскому.

Бирон затаил на Волынского зло за его независимую политику (это общеизвестно) и теперь не дал Анне утвердить указ об отставке Головина. В ответ Соймонов как раз и потребовал от Головина отчета [Долгоруков, 1909, с. 160; П-3, с. 32], а получил упомянутую записку. Казалось, Головин вот-вот будет с позором изгнан или даже осужден, а экспедиция прекращена. Но вышло совсем иначе.

Весь 1739 год Волынский доказывал Анне, что он незаменим, и преуспел настолько, что стал единственным у неё докладчиком от Кабинета, оттеснив Остермана. Это было удивительной победой, и он осмелел настолько, что решил оттеснить самого Бирона от дел, пользуясь, как говорили, тем, что государыня к тому на время охладела. Волынский расстроил брак Петра Бирона (сына фаворита) с наследницей престола Анной Леопольдовной. Это было роковой ошибкой канцлера, и Остерман ею ловко воспользовался.