Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Рассказ почти повторяет переданные в воспоминаниях Григоровича подробности пьесы. Чернышевский здесь выведен под именем Чернушкина, появляется он в четвертой главе «Личные враги». «Наружность его, – пишет автор, – была не совсем приятная. <…> Нравственные качества Чернушкина отпечатывались на лице его: ясно, что эти узенькие бледные губы, приплюснутое и как бы скомканное лицо, покрытое веснушками, рыжие жесткие волосы, взбитые на левом виске, – ясно, что это все не могло принадлежать доброму человеку; но во всем этом проглядывала еще какая-то наглая самоуверенность, которая не столько светилась в его кротовых глазах, смотревших как-то вбок, сколько обозначалась в общем выражении его физиономии. Наружность его так поражала своею ядовитостью, что, основываясь на ней, только один редактор пригласил его писать критику в своем журнале; редактор особенно также рассчитывал на то, что Чернушкин страдал болью в печени и подвержен был желчным припадкам; но расчеты редактора оказались неосновательными: после первого же опыта Чернушкин обнаружился совершенно бездарным и ему отказали наотрез; этим и кончилось его поприще; из журнального мира он вынес только название „господина, пахнущего пережженным ромом”. К этому прибавлено, что он падок на даровые обеды, любит посплетничать, трусоват, не признает литераторов, потому что ни в одном не нашел серьезных дельных заложений; пораженный отсутствием этих заложений в литераторах, он написал статью „О необходимости серьезных заложений в бельлетристических писателях”; но литераторы, по легкости ума своего, ничего не поняли и вместо пользы статья принесла тот результат, что литераторы стали его бояться»; о литературе собственно выразился он еще презрительнее. Чернушкин, которому следовало бы лучше называться Рыжуткиным, – начал, сказав: „вряд ли даже стоит говорить о ней!” (никто между тем не просил его начинать), и кончил, сравнив очень остроумно литературу с чашкою кофе после обеда».[814]

Сочинение Григоровича носило явно пасквильный характер, и сам автор очень скоро понял, что клеветнические, оскорбительные нападки не делают чести никому, тем более писателю известному. Он просит Некрасова «не упоминать» в «Современнике» о «Школе гостеприимства» – «до того казалась она мне мерзкою; спросите у Дружинина, как за нее пугался и как в ней сомневался».[815] Слова о Дружинине характерны: Григорович как бы указывает на того, кто настоял на опубликовании.

Обнародование «Школы гостеприимства» вызвало отрицательную реакцию даже в недружественном Чернышевскому кругу. С. Дудышкин назвал рассказ «пустым», «пошлым». «…Тяжело видеть писателя не на своем месте, не в своей сфере», – писал он.[816]

Нападки на Чернышевского признал «вовсе не основательными» Боткин, «из всего, что он пишет, виден честный человек», – сообщал он свое мнение Некрасову в письме от 22 сентября 1855 г.[817] Некрасов, основываясь на пересказах содержания пьесы (до опубликования «Школы гостеприимства»), назвал ее «веселым вздором».[818] После напечатания рассказа он, пытаясь смягчить выпады автора, придерживался той же оценки. В октябрьских «Заметках о журналах» Некрасов упомянул о «беззаботном добродушном смехе», «добродушном комизме» повествования; «читатели, уважающие в г. Григоровиче даровитого автора народных повестей и романов, так серьезно и благородно понимающего свою задачу и так прекрасно служащего ей, в авторе „Школы гостеприимства” полюбят веселого, беззаботного рассказчика, по-видимому, думающего об одном: чтоб насмешить их и самому посмеяться вместе с ними». В то же время Некрасов «оставляет в стороне» вопрос о том, «в какой степени можно вносить свои симпатии в литературные произведения?» Эта черта производит «неприятное впечатление».[819] Стремление редактора снять напряжение, привнесенное рассказом Григоровича, притушить возникшие раздоры между сотрудниками было одобрено, например, Боткиным: «Обзор журналов отличный – тон его превосходен. Ах, если б в этом выдержать до нового года!»[820]