На аптекарском острове

- Что?! - вскипел вдруг преподаватель. - Да ты знаешь, что такое альт?! Ты вообще представляешь себе, что такое духовой оркестр? Ты вслушайся в это слово: ду-хо-вой! Оно же от слова «дух» происходит. Душа, значит! А музыка без души - это бред, какофония. Дай-ка сюда инструмент!

Он выхватил у меня трубу, прошел на середину комнаты и громовым голосом объявил:

- Оркестр, тишина! Новенькие молчат. Старикам приготовиться! Композитор Макс Кюсс. «Амурские волны».

Он взмахнул рукой, и оркестр заиграл. Из неказистого на вид альта поплыли мягкие, глуховатые звуки вальса. А весь оркестр, словно поддерживая мелодию, выводимую альтом, бережно играл: «пу-па-па, пупа-па…». И мне вдруг показалось, что музыка неторопливо плывет куда-то, слегка покачиваясь, будто на волнах. И в лицо мне дует теплый, пушистый ветер, наполненный чуть сладковатым и каким-то щемящим запахом белых азалий. И от этих звуков, так неожиданно увлекших меня за собой, в груди у меня вдруг все опустилось, словно я в автомобиле на большой скорости промчался по крутому мосту у Летнего сада… А потом все замерло и наступила тишина.

Орест Иванович подошел ко мне и торжественно протянул инструмент.

- Вот что такое альт, - сказал он. - Теперь понял? То-то же… Ноты знаешь?

Как ни странно, ноты я немного знал.

- Чуть-чуть, - сказал я.

- Это хорошо, - сказал Орест Иванович и положил передо мной лист нотной бумаги. - Вот гамма. Внизу каждой ноты стоят цифры. Это пальцовка - показывает, какие клапаны для какой ноты следует нажимать. Понял?

- Понял.

- Тогда играй. Сначала нижнее «до». Губы распусти, не напрягай…

Я набрал в грудь побольше воздуха и что есть силы дунул в трубу. Альт неохотно ответил мне низким ломающимся голосом.

- Ура! - закричал Клочик и захлопал в ладоши.

Впервые в жизни мне аплодировали.

Глава 8. НИЖНЕЕ «ДО»

- Почему так поздно? - холодно спросила мама, когда я вернулся домой.

- Вот, - сказал я и вынул из мешка трубу. - Ваш сын теперь музыкант: я записался в духовой оркестр.

- Чудесно, - сказала мама. - Теперь будет кому сыграть на моих похоронах.

- Хорошее дело, - сказал папа. - Я тоже в детстве играл на корнете. И у меня неплохо получалось: брал две октавы.

- Ну, и где теперь твои две октавы? - зло спросила мама.

- То есть, как это - где? - не понял папа. - Нигде.

- Вот именно, что нигде.

- Ну, зачем так, Оля?

- Я устала.

- Устала? От чего?

- Не знаю. От всего. Иногда мне начинает казаться, что каждый день понедельник. Понедельник, понедельник, понедельник!.. Это какой-то кошмар! Помнишь такую детскую забаву: если какое-нибудь самое простое слово очень долго произносить вслух, оно становится бессмысленным. Понимаешь, бессмысленным!

- А что бы ты хотела? Чтобы каждый день был воскресеньем?

- Да нет, хотя бы вторником. По крайней мере, звучит по-другому…

«Поехали», - с тоской подумал я.

Когда я шел домой, то думал, что мои здорово обрадуются, узнав, что я записался в духовой оркестр. Я думал, меня сразу начнут расспрашивать, о том, как это мне пришло в голову, где находится кружок и какой там преподаватель. А потом обязательно попросят что-нибудь сыграть. И я расскажу им об экзамене, об Оресте Ивановиче и об альте, на котором так здорово можно сыграть «Амурские волны». А папа скажет, что сегодня совершенно случайно он встретил одноклассницу, которую не видел двадцать с половиной лет, и что ему пришлось целый день ходить с ней по городу и вспоминать, за какой партой сидел Иванов и куда пропал Петров, который так хорошо играл на мандолине. И тогда у нас, как это часто бывало раньше, станет шумно и весело.

Именно так я и думал, когда возвращался домой. Но я ошибся.

И уже ничего больше не хотелось рассказывать и тем более выслушивать истории о несуществующих одноклассницах. Я молча взял свой холщовый мешок с трубой и хотел уйти.

- Постой, - сказала мама. - Объясни, почему ты, как бездомный кот, бегаешь по чердакам вместе с этим нелепым Клочиком? Почему я должна выслушивать жалобы не только от твоих учителей, но и от дворников?

Конечно, я сразу понял, в чем дело. Действительно, на той неделе мы с Клочиком залезли на крышу. Клочик уверял, что оттуда можно запросто увидеть Кронштадт. Погода была пасмурная, и Кронштадта мы не видели. А на обратном пути, на чердаке напоролись на дворничиху. Вот она-то, выходит, и накапала про нас маме. В другое время я бы все спокойно объяснил, и дело с концом. Но сейчас я стоял и собирался молчать, даже если бы с меня собирались снять скальп.

- А я знаю, для чего вы туда ходите, - продолжала мама. - Вы там курите. Ну-ка, выверни карманы!

Это было уже слишком. Я даже вздрогнул, будто меня ремнем хлестнули.

- Прекрати! - сказал папа и встал.

- А ты не вмешивайся! - крикнула мама. - Я не хочу, чтобы мой сын вырос таким же никчемным человеком, как отец.

И в эту секунду раздался телефонный звонок. Мы все трое стояли и не двигались с места. Потом папа сказал:

- Алексей, послушай.

Я вышел в коридор и снял трубку.

- Леха, ну как ты, репетируешь? - услышал я голос Клочика.

- Еще как! - ответил я. - Репетиция в полном разгаре.