На арене со львами

— В том месте, куда мы ездим собирать сельдерей, нам сказали, что детей надо определить в школу, — говорил Уиггинс.— А у наших детей и одежи такой нету, чтоб ходить в школу, а уж тем более там завтракать. Да и как же их в школу пошлешь, если у нас и медицинских карт нету. Начнут допытываться: а прививки вашим детям делали? А от чего делали? Про что ни спросят, все выходит не так. Сколько мы прививок ни делаем, им всегда какие-то другие требуются.

Оплывшая, вспухшая старуха в ситцевом балахоне, до того полинялом и ветхом, что он казался сшитым из марли, изложила финансовые факторы, которым подчиняется жизнь сезонников.

— В этом, стало быть, городе, куда мы по весне приезжаем, всего одна лавка и есть. Только мы стараемся там ничего не покупать. В соседнем городке магазин побольше, да ведь до него двадцать миль. А там, где мы работаем, только хозяйская лавка торгует. И едва мы приедем, цены прямо до небес подскакивают. А на продукты их и не выставляют вовсе. Мы даже не знаем, почем платим. Может, добрых восемьдесят пять центов за пятифунтовый пакет сахару. А может, и больше. Мы у них всегда любопытствуем, какая цена, и все так дорого, что хоть плачь.

Когда Хант Андерсон спросил ее, пытались или нет когда-нибудь сезонные рабочие добиваться лучших условий труда и повышения платы, она помотала головой, раскачиваясь всем телом, точно плакальщица.

— Как-то раз мой сын попросил прибавки. Доллар, кажись, за час. А хозяин говорит: «Ладно, мы дадим этот доллар. Столько дадим, сколько, по-твоему, тебе положено. Но только будем вычитать с тебя то, во что обходится твое жилье, электричество и топливо для плиты». Вычтут они за все это, и выходит то на то.

После того как Кэти высказала свое мнение, Андерсон и Мэтт (обычно из всей комиссии на заседаниях присутствовал один Хант) разработали метод контратаки. Всякий раз, как какой-нибудь прожаренный солнцем владелец плантации сахарной свеклы давал показания о том, сколь трудно добиться добросовестной работы и собрать урожай, не разорившись на прямо-таки грабительской заработной плате и всяких там прибавках и премиях, в необъятных списках Адама Локлира отыскивался какой-нибудь робкий, плохо одетый, малограмотный негр, мексиканец, индеец, пуэрториканец, а иногда и белый, ибо даже этот цвет кожи, обычно обеспечивающий удачу и всяческие преимущества, все-таки не служит полной гарантией от нищеты и злополучия. Но кем и чем бы ни был такой свидетель, он пугливо ежился в луче юпитера (в тех случаях, когда в Вашингтоне ничего интересного в этот день не происходило, телевидение, за неимением лучшего, решало показать хотя бы заседание сенатской комиссии по делам сезонных рабочих). Андерсон задавал таким свидетелям вопросы с большим сочувствием и тактом, и порой они забывали страх перед непривычной обстановкой и говорили с простой и трогательной убедительностью, негодовали или рассказывали о возмутительных фактах, которые иначе остались бы скрытыми.

Представитель местной власти из негритянского округа, негодуя на простодушность и легкомыслие сезонников, зимовавших на подвластной ему территории, показал:

— Был случай, когда дорожному отделу потребовалась рабочая сила, и мы послали представителя в Уайт-Ривер нанять двадцать человек. Мы обеспечили бесплатный проезд и предлагали им самое малое четырнадцать долларов в день. Конечно, в иных местах это считается не такой уж высокой платой. И все-таки это куда больше, чем пособие. Но эти бездельники не захотели. Еле-еле пять человек удалось набрать.

Вслед за ним (и отнюдь не случайно) показания давал щуплый негр, который все время пугливо озирался по сторонам, точно бездомная кошка над блюдечком молока.

— На уборке картошки платят по доллару в час. А фермер предложил: «Давайте-ка сделаем по-другому — и вы кое-что заработаете». Он говорит: «Я вам буду платить семьдесят пять центов за час на прожитие». Ну, ладно. «И к концу работы, говорит, вы накопите по двадцать пять центов на каждый проработанный час». Он нам говорит: «К тому времени, как вам уезжать, денег у вас будут полны карманы». Прямо так и сказал. Только за полтора дня до конца уборки что-то где-то пошло на перекос. Ну, уволили нас, и ровнехонько ничего мы не скопили. Я остался без единого цента. И пришлось мне взять взаймы у единственного человека, которого я знал в городе, у парикмахера. Я отдал ему в заклад номера от моей машины, чтоб хоть на бензин хватило.

Этот свидетель привел свою жену, крупную женщину с кожей цвета темной бронзы, с пухлыми, обиженно сжатыми губами и крутыми бедрами. Андерсон спросил, приходилось ли ей целый день работать в поле, а потом, вернувшись домой, стряпать на всю семью.

— Я встаю в четыре, готовлю завтрак для всей семьи, а потом мы идем в поле. Когда солнце подымется высоко и станет жарко, нам положен отдых. Я тогда бегу домой за дочкой: она нам помогает, только больше восьми часов в день она работать не может. Ей всего четырнадцать сравнялось, а может, кто-нибудь где-нибудь сидит и подстерегает, какой я закон нарушила, или еще чего-нибудь придумает.