На арене со львами

Заседания продолжались день за днем — бесконечная, гнетущая череда алчных стяжателей и их жертв. И уже чудилось (как думал в то время Морган), что эти хозяева и рабы скованы одной неразрывной цепью, зависят друг от друга. И словно в постановке какого-то гениального режиссера, изо дня в день в нужный психологический момент появлялся именно тот человек, посмотреть и послушать которого приходили простые, добропорядочные люди, почему-то привлекаемые зрелищем горя, зла и страданий беспомощных жертв. То шестнадцатилетний пуэрториканец с глазами темными, как вино, без всякого выражения, словно вознося молитву давно забытым богам, рассказывал, как он потребовал невыплаченные деньги, был арестован за бродяжничество, три недели просидел без суда в тюрьме, в вонючей камере с пьянчугами, ворами и другими преступниками, которые всячески над ним издевались. То отец, белый американец, давал показания о том, как его одиннадцатилетний сын умер в мучительных судорогах, потому что роса на полях была отравлена инсектицидной аэрозолью, а мальчик, который в последний раз ел сутки назад, высосал нектар из цветка. Естественно, фермер ничем не мог этого возместить, даже если бы существовал соответствующий закон.

И вот самый достопамятный миг, когда сенатор Хант Андерсон неторопливо выпрямился во весь рост и замер над темной трибуной, едва сдерживая гнев, от которого все очертания и грани его долговязого тела словно стали более резкими. Он грозно высился над коренастым веснушчатым человеком в щегольском костюме и желтых башмаках, представлявшим фермерскую ассоциацию, которая каждый год нанимала тысячи сезонников.

— Я старался понять вас,— произнес наконец Андерсон тихим, но звучным голосом.— Мы терпеливо выслушали все, что вы говорили. Мы понимаем, вам необходимы рабочие руки, чтобы собирать урожай, который требуется всем нам. И вот вы сказали, что вам больше нечего добавить к уже сказанному. Но у меня есть что добавить: по-моему, только сегодня утром, слушая вас, я по-настоящему понял, какими черствыми, эгоистичными и слепыми могут быть люди. Нет, нет, разрешите мне кончить, вы ведь сказали все, что считали нужным, и вам добавить было нечего. Члены этой комиссии ознакомились с условиями, в которых вынуждены жить и работать такие же люди, как мы с вами, и меня потрясает, когда хороший человек вроде вас, хороший гражданин, хороший семьянин, по всей вероятности, аккуратно посещающий церковь и молящийся там богу, вдруг заявляет, что на нем не лежит никакой ответственности. По вашим словам, вы ничего не можете сделать и ничего не должны делать. Так вот, сэр, скажу вам прямо, потому что я хочу, чтобы вы, чтобы все люди в нашей стране знали это: вы и вам подобные — преступники. Ничуть не меньше, чем если бы вы ограбили банк или хладнокровно кого-нибудь пристрелили.

— Такое не часто увидишь,— сказал Дэнни О'Коннор вечером того же дня, когда они пили коктейли у Вирли, напротив старого здания сената.— То есть чтобы кто-нибудь прямо высказывал, что чувствует, а не становился в позу, не заботился о красноречии, о том, как он выглядит со стороны. Я хочу сказать, что угол съемки и освещение в этом чулане черт-те какие. Но это было естественно — одержимость, жизнь, накал страсти. Великолепные кадры. Каждой секунде цены нет.

Кэти задумчиво разглядывала бокал с мартини.

— А вам не кажется, что это было уж слишком грубо? Что кто-нибудь подумает, будто Хант запугивает фермера? Ведь так легко вызвать сочувствие к человеку, который стоит, понурясь, как побитый пес.

— Я же об этом и говорю. Вы прикидываете, остерегаетесь, а на телеэкранах это смотрелось великолепно, потому что это истинная правда.

— Да и никто его не запугивал.— Морган просматривал свои записи (Андерсон говорил так медленно, что он без труда записал всю его речь слово в слово). — Главное же, по-моему, здесь то, что средние американцы свято верят в миф, будто они всегда на стороне слабых и угнетенных, а потому никогда не сознаются даже самим себе, что они заодно с современными рабовладельцами вроде этих фермеров. По их убеждению, они куда благороднее и выше, хотя на деле просто находятся в ином положении. Но такая благородная поза их вполне устраивает, и я убежден, что все они на стороне Ханта. Нет, они не за сезонников, не за бездомных бродяг, они за рыцаря на белом коне. Они глядят, слушают, одобрительно кивают и говорят: «Задайка перцу этим сукиным детям». И мнят себя безгрешными праведниками. Но если б кто-нибудь из них выращивал фасоль, он выжимал бы все соки из своих рабочих не хуже остальных— таковы люди и такова жизнь.

— Вы, стало быть, считаете, что эти фермеры не такие, как все мы? Что они хуже нас, если взглянуть на них по-человечески? — резко спросил Адам у Кэти.

Ее глаза сощурились, потемнели. Стали почти враждебными, подумал Морган.