На арене со львами

Морган понял все это, когда впервые выдал редакции блестящую, отточенную статью, причем понял с такой же ясностью, как за несколько дней перед тем, вечером, он прозрел будущее в полумраке своего душного кабинета, когда на улице мельтешили и вспыхивали автомобильные фары, отраженный свет фонарей струился сквозь листву и легко колыхались занавеси на окнах домов; с такой же ясностью, с какой он прозрел настоящее в тот миг, когда Энн оттолкнула его, вскочила с кровати и замерла, словно окаменела… Энн! Белая, слепящая тень в полутьме. «Нет, со мной ты не добьешься того, чего хочешь, эгоист, скотина, ты думаешь только о себе, а меня будто и нет. Я не стану служить тебе якорем спасения… Я сама хочу жить!»

И в горьком свете ясного видения он понял, что одинок, как и прежде, как будет одинок всегда, и все-таки молил в последний раз: «Не уходи, не покидай меня, ты мне так нужна»… но, говоря это, он уже знал, что все тщетно.

— Я ухожу, Рич,— сказала Энн.— Должна уйти.

А он должен был остаться, это он знал тоже, должен был добиваться того, к чему стремился, идти вперед. И, кажется, мне все удалось, ведь так? — часто думал он в эти медлительно тянущиеся годы.

Ну, а в ту ночь, в зале, переполненном вопящими делегатами, где балконы, казалось, вот-вот обрушатся на него, когда всюду роились лица, а в наушниках трещали отголоски иной жизни, и даже пальцы ощущали его непревзойденное мастерство, его поразительное совершенство, и были как бы частью его дара,— в этот миг высшей полноты своего бытия Морган вдруг ясно увидел себя со стороны, сорвал наушники, вскочил, опрокинув грубую деревянную скамью, и бросил Хобарту:

— Пойду подышу свежим воздухом.

Отчаянье расплылось по небритой, встревоженной физиономии Хобарта, но Морган сказал:

— Материала для очередного выпуска хватит. И все равно придется перепечатать кое-какую информацию из других газет.

Как успокаивающе действует профессиональный жаргон, подумал Морган.

Он залез на скамью, а с нее на тонкий дощатый стол, чувствуя, как стол этот прогибается и пошатывается под его тяжестью, и прошел по всей длине, из конца в конец, над собратьями по перу, которые бешено стучали на машинках, добывая хлеб насущный в поте лица, а вот из Моргана любой материал изливался легко, как кровь из вскрытой вены. Он спрыгнул со стола в толчею у конца прохода, быстро показал пропуск угрюмому полисмену и с грохотом сбежал по каменной лестнице в сырой бетонированный коридор, который тянулся вдоль зала. У него за спиной раздались крики и вопли в ответ на какое-то нелепое предложение. А он отыскал телефонную будку, опустил в щель монету и набрал код междугородней связи. Энн ответила пьяным голосом:

— Что я делаю? Сижягу и думммаю о тебе.

В будке воняло, как в сапожной мастерской.

— Я сегодня столько писал, что рука отваливается. Всю ночь работал, а сейчас решил отдохнуть.

— Так я и думала, мой ненаглядный, так имменно я и дум-мала.

— Ты добралась домой благополучно?

— Это смотря как понимать — благополучно.

— Мне кажется, дома тебе лучше,— сказал Морган.— Я же знаю, здесь ты изнывала от скуки.

— Там скука, здесь скука. Там одиночество, здесь одиночество. Никакой разницы.

— Энн, могу я чем-нибудь тебе помочь? Ну хоть немножко?

— Не можешь. Потому что если б ты мог, ты давно сделал бы это. Но такого, еще не бывало.

— Что бы я сделал?

— Сделал бы, и все тут,— сказала Энн.— Если б мог, так бы прямо и сделал. А я, дорогуша, пьяна в стельку.

— Кто бы мог подумать.

— Но напилась я не из-за тебя.

— Ну еще бы.

— Из-за своей проклятой жизни я напилась. Ты ведь не знал, что у меня тоже есть жизнь, правда? Она моя и никого не касается… а тебя уж тем более.

— Ты одна? — спросил Морган резко и злобно: больше ему не за что было ухватиться.— У тебя там никого нет?

— Ступай работай,— сказала Энн.— Там тебе место.

В трубке глухо, отрывисто щелкнуло.

Морган присел на табурет. Теперь ему показалось, что в будке пахнет не как в сапожной мастерской, а как в глубоком, сыром подземелье. Может быть, подумал он, лучше вообще не возвращаться домой, маленький Ричи вырастет и без него, дети быстро ко всему привыкают. А может, надо бы их обоих куда-нибудь увезти, резко изменить всю жизнь. Нет, в любом случае ничего не выйдет. Морган это знал наверняка.

Он долго просидел в будке. А когда распахнул дверь, готовый вернуться к своим обязанностям, своему месту, своему спасению, в зале выступал губернатор очередного штата.

— …пытаясь отложить второе голосование на следующий день,— говорил Мэтт,— но вы же знаете, что они держали тот съезд за горло. Нам слова не дали, мы опомниться не успели, а они уже снова голосуют да стараются перетянуть побольше делегатов на сторону Эйкена. Пришлось нам пустить в ход силы, которые мы приберегали для второго тура, и просить независимых сохранять твердость.