На арене со львами

Они подошли к автобусу и остановились у подножки. Шофер Сом Джойнер уже завел мотор, через окно при свете настольной лампочки было видно честное курносое лицо толстухи Джералдины, склоненное над стенограммами и списками адресатов. Позади них в темноте вдруг раздался громкий смех Мэтта Гранта — голос его, всегда низкий и глухой, раскатился как-то неестественно и вымученно, словно ему щекотали пятки.

— А у меня не так,— сказал Морган.— Когда я вижу людское сборище, мне кажется, я слышу, как они улюлюкают и науськивают львов на мучеников-христиан.

Длинная рука Андерсона вырвалась из темноты и вцепилась в плечо Моргана.

— Вот именно,— произнес он.— Вот именно. Но разве не лучше находиться там, внизу, с мучениками, Морган? Разве не лучше проливать кровь на арене, чем сидеть в публике?

— Э, нет. Морган останется в ложе для прессы.

— Ведь на арене, — Андерсон говорил тихо, задумчиво, он словно не слышал возражения Моргана,— под взглядами толпы, человек чувствует себя особенным, не таким, как все. Разве это не замечательно — выйти против львов на арену?

Да ведь разорвут они тебя на куски, думал Морган, отдаваясь гудящему бегу автобуса сквозь темноту по выбеленному луной шоссе, которое напрямую рассекало вековые сосновые леса, выгрызут печень и очи твои, а косточками побрезгуют. И Морган презрительно и равнодушно усмехнулся собственному отражению в стекле; он сидел отдельно от всех на одном из задних сидений, дав недвусмысленно понять собратьям по перу, что хочет предаваться молчанию в собственном обществе. В переднем конце автобуса у стола с погашенной лампой, прямая и одинокая, восседала Джералдина, и наверняка положила на толстые колени неразлучную спутницу Библию. За ней, расположив долговязые руки и ноги под самыми неожиданными углами и весь сложившись, точно какое-то мудреное размонтированное оборудование,на двух сидениях по обе стороны от прохода спал Хант Андерсон.

Вспыхивали и гасли фары встречных машин; автобус катил вперед. По сторонам то вдруг возникали и проносились дома, то волшебным ковром разворачивались глянцевые площадки с рекламными щитами и бензиновыми колонками, а один раз, когда высокие сосны расступились на мгновенье, открыв широкую плоскую равнину, по ней, точно бусы, протянулись цепочкой освещенные окна поезда, продержались недолго вровень с автобусом и отстали, одно за другим утонув в темноте ночи. Морган сполз пониже на своем сиденье, подложил под голову скомканный плащ и погрузился в легкую дремоту. Достаточно было рядом прозвучать человеческому голосу, и он тут же проснулся. Сначала он не мог сообразить, где он и что с ним, и в это мгновение, подобно зловещей сюрреалистической фантазии, перед ним в черном поле окна вспыхнула кроваво-красная неоновая надпись: «Куриные бифштексы». Она зажглась и сразу погасла. но еще стояла перед его ослепленным взором, а автобус все катил вперед. И тут голос, разбудивший его, заговорил опять:

— …просто не мое это дело, вот и все. Не вытанцовывается оно у меня.

Голос принадлежал Мэтту Гранту, и окончательно проснувшийся Морган разглядел в полутьме прямо впереди себя над спинкой сиденья контур его головы. Потом прозвучал голос Кэти, и тогда Морган различил рядом с Мэттом и ее голову. Когда они успели перейти сюда из передней части салона, Морган не знал, но не могли же они пересесть и не заметить его. Должно быть, решили, что он спит, да так оно и было.

— Можно ведь устроить, чтобы вытанцовывалось.

Я всегда смогу кашлянуть, если дело примет крутой оборот, подумал Морган. Но не хотелось бы, неловко как-то, он попытался снова задремать, надеясь, что они будут разговаривать тихо и он ничего не услышит. Действительно, они почти шептались, голова Кэти склонялась к самому плечу Мэтта, но в ровном, привычном гудении автобуса их голоса все-таки выделялись, да и Морган против воли к ним прислушивался, как прислушиваются к капающему крану или скрипучей половице, и разбирал каждое слово.

— Не в том дело,— говорил Мэтт.— Не то что кто-то там о чем-то не позаботился и это можно устроить. Чем больше я вижу Ханта, тем тверже убеждаюсь, что он человек необыкновенный. Если он победит на этих выборах, а я надеюсь, что так и будет, он еще себя покажет в сенате, непременно покажет. Но при этом способности его проявятся по-настоящему: и талант и ум; это он будет сенатором и большим человеком, а не Мэтт Грант. И тут ничего изменить нельзя.

— Да нет же! — Тут Морган раскрыл глаза: Кэти выразительно качала головой.— Вы не понимаете. Хант нуждается в вас, Мэтт, по-настоящему нуждается. От вас зависит многое, и прежде всего чтобы его не заносило. Но, конечно, если вам наплевать…

— Я этого не говорил.

— Знаю. Вы говорили, что хотите быть Мэттом Грантом, а не человеком Ханта Андерсона, как бы высоко он ни поднялся.

— Вот именно. Это наглость с моей стороны, признаю, но ведь и мне в жизни кое-что надо сделать. Не один Хант Андерсон существует на свете.