На арене со львами

— Я спокоен, мистер Морган. Мы все здесь очень вам доверяем. Просто мы имели много случаев убедиться, что раз выдвинутое обвинение нелегко потом перечеркнуть в умах людей, как его ни опровергай. Урон все равно нанесен, даже если обвинение окажется напраслиной.

Это действительно был непреложный закон, который должен зазубрить каждый газетчик, но в то утро, когда вышел номер с его статьей, Морган еще не знал, что с ним будут разговаривать в таком пусть осторожном, но все же предостерегающем тоне.

В троллейбусе, выехавшем на Пенсильвания-авеню, он снова развернул газету; его статье дали всего одну колонку, и то на нижней половине листа, но имя Хинмена вынесли в подзаголовок восьмым кеглем, и можно было не сомневаться, что от-туда оно бросится в глаза всем политикам в Вашингтоне. Уже тогда были основания предполагать, что эта публикация обернется кругленькой суммой в банке на имя Ричмонда П. Моргана, и так оно потом и вышло, вот почему он до сих пор носил вырезку в бумажнике, вместе с командировочными деньгами.

А в то утро, когда начиналось расследование, он, естественно, приехал в особенно приподнятом настроении, написал на регистрационном листке свою фамилию и занял самое лучшее место за столом для прессы. Он знал, конечно, что поначалу репортеров будет немного, но все-таки его статья могла привлечь кое-кого и сверх ожидания, так что лучше занять место в первом ряду, а не то, он знал, когда вскроются обстоятельства дела, повалит народ, и тогда уже будет поздно. Андерсон попытался заполучить большой сенатский зал для закрытых заседаний, но ему было отказано: именно потому, считал он, что сенатское руководство не хотело предавать дело широкой огласке. Им дали небольшое помещение в первом этаже старого здания сената: внушительная старинная люстра, несколько телефонных справочников в застекленном шкафу, стол президиума для досточтимых господ сенаторов и с полсотни стульев для публики. Степы были зеленовато-коричневые, стол президиума — почти черный, и даже люстра не могла рассеять мглы долгих десятилетий, скопившейся в этой комнате, где из года в год тайно и упорно сталкивались интересы и стремления разных людей, и теперь уже, пожалуй, никто, кроме разве самых узких специалистов-историков, роющихся в документах библиотеки конгресса, не мог бы сказать, каково было ее первоначальное назначение.

Всего несколько репортеров и два или три любопытных из публики сидели здесь, когда двери распахнулись и вошел Хант Андерсон, слегка пригнувшись на пороге, но зря: двери в сенате были сделаны в расчете на мифических сенаторов-исполинов. Под мышкой Андерсон держал небольшую папку. Морган прошел мимо устанавливавшей аппарат стенотипистки следом за ним и оперся локтями о пыльный стол орехового дерева. Андерсон, точно складная лестница, опустился в председательское кресло с высокой спинкой.

— Ну вот, начинается,— сказал Морган.

Впервые за свое пребывание в Вашингтоне он испытывал головокружительное чувство уверенности в себе, когда разбираешься в том, что происходит, гораздо лучше, чем любой из твоих собратьев по профессии, и видишь игру на сто ходов вперед. Благодаря той статье в газете Морган вышел на передовой рубеж, его статья — событие, веха; она означает не только деньги в банке, она принесла ему веселое и гордое чувство профессионального удовлетворения, ведь он про себя всегда знал, на что он способен, и вот теперь сумел показать это всем.

— Да, официальная часть начинается,— отозвался Андерсон.

— Я не про работу вашей комиссии. Я про то, что меняется ход истории.

Андерсон улыбнулся, на его угловатом лице появилось застенчивое выражение.

— А что ж, вполне может быть и так. Каким-нибудь непредвиденным образом.

— Когда вы думаете добраться до Хинмена?

— Публично, может быть, и никогда.— Он оглянулся, удостоверился, что их никто не слышит.— Ваша статья изрядно подлила масла в огонь.

— А вы как думали?

— Так и думал. На меня со всех сторон оказывают нажим, вы даже не поверите.

— А если вас уломают оставить Хинмена в покое, кто ж тогда будет изменять историю?

Андерсон упрямо мотнул головой.

— Меня им не уломать. Может, попробуют, конечно, придушить, ее знаю. Но что бы ни случилось со мной, Хинмену, я полагаю, так или иначе не уйти от разоблачения, раз уж его имя появилось в вашей газете.

— Вы что, рассчитываете на свободную прессу демократической Америки, думаете, она не даст спуску злодеям? Напрасно. Никто за вас ничего не сделает, так и знайте.

Подошел еще один репортер.

— Мы слышали, сенатор, что вы собираетесь вызвать на заседание вашей комиссии губернатора Хинмена. Это верно?

Он говорил с полнейшим равнодушием автомата, его будто бы нисколько не интересовало, что на самом деле ничего такого они не слышали, а просто прочли статью Моргана, который сидит рядом. В эту минуту Морган по-настоящему почувствовал, что достиг вершины и своем деле.

— Видите ли,— отвечал Андерсон,— губернатору Хинмену, безусловно, известно многое по интересующему комиссию вопросу, и я не исключаю, что по ходу дела он захочет дать показания. Посмотрим, как все сложится.