На арене со львами

Его громкий голос был, конечно, слышен за передвижной перегородкой, которая отделяла кабинет Андерсона от приемной и служила как бы символом всех избирательных кампаний: ничего постоянного, надежного, прочного от них не остается — только устаревшие предвыборные плакаты мокнут под дождем на каждой телефонной будке.

— Я, даже если ему звонят, и то не соединяю.

Джералдина с опаской оглянулась на дверь кабинета, но тут дверь эта приоткрылась, высунулся Мэтт Грант, еще более мрачный, чем обычно, и знаком пригласил Моргана войти.

— Спасибо, Джералдина.

Позднее Джералдина вместе со всем хозяйством Андерсона перебралась в Вашингтон, но выдержала там только две недели, а потом сбежала домой: какой-то негр в трамвае сидел прямо против нее, источая запах виски и касаясь ее коленом. Но Андерсону она была предана всей душой, и в тот день, войдя в отгороженный закуток, где с плаката на стене смотрело огромное угловатое лицо Андерсона, а под ним красовалась подпись: «Он сделает больше», Морган сам убедился, что они с Грантом всерьез чем-то озабочены. Хант оглянулся на Моргана, не произнеся не слова, и взгляд у него был почти такой же недовольный, как у Джералдины.

— Слава богу, что я не принес дурных вестей. А то бы вы меня, чего доброго, обезглавили.

— Угу,— буркнул Андерсон, все так же враждебно сверля посетителя глазами.

Морган знал, что это был один из его тактических приемов — вот так впериться взглядом в человека, смутить его и навязать свое мнение. Впрочем, у Андерсона это плохо получалось — он был слишком добр и отзывчив к чужим невзгодам. Моргану было с чем сравнивать — один раз его подвергли такой процедуре вполне квалифицированно, и сделал это не кто-нибудь, а сам президент Соединенных Штатов.

То была первая личная встреча Моргана с тогдашним президентом. Он просил о ней, но не получил ответа и уже успел забыть о своем ходатайстве, когда вдруг прибыло приглашение. Вот почему по ступеням Белого дома он взбежал, обливаясь потом, и был препровожден мимо секретарских столов из Овального кабинета в президентский кабинет, запыхавшийся, встрепанный и совсем не подготовленный к разговору. Президента стригли; он сидел посреди кабинета в кресле, закутанный полосатой простыней, слегка нагнув голову, а какой-то безвестный парикмахер подбривал ему затылок. У Моргана мелькнула мысль о том, сколько гарантий благонадежности было затребовано и получено, прежде чем этот безвестный человек получил право держать бритву у шеи «вождя свободного мира»; но долго размышлять на такую завлекательную тему ему не пришлось, ибо президент Соединенных Штатов устремил на него исподлобья уничтожающий взгляд; и в этих исторических стенах, дышащих значительностью и стариной, в торжественном молчании, царящем здесь, где решались все вопросы, которые только могли интересовать вашингтонского политического репортера, под немигающим взглядом, которому до Моргана было не больше дела, чем до парикмахера или до кремовых кушеток по обе стороны от камина, Морган не просто склонил голову перед человеком и местом — он был совершенно раздавлен. А президент все сверлил и сверлил его глазами. Морган начал что-то мямлить, он чувствовал, что сейчас упадет на колени, и лишь усилием воли заставил себя удержаться на ногах. Только потом, когда президент смилостивился и стал пичкать его какими-то россказнями, Морган осознал, как беспощадно поступил с ним этот человек, нарочно, с полным знанием дела употребивший свою власть и преимущества на то, чтобы унизить его и возвысить себя. В этом, рассуждал Морган, и заключается проклятие власти: кто хоть ненадолго вкусил ее, навсегда остается человеком опасным и бывает милосерден разве только по тактическим соображениям.

Андерсон так и не овладел этим приемом в совершенстве, хотя знал его хорошо. Обретенная власть его смущала, а для тех, кто ее добивается, такой подход губителен — власть надо хватать за горло. И в тот день внешняя враждебность Андерсона не задела Моргана, он знал, что, несмотря ни на что, Андерсон его ценит.

— А вести, надо сказать, скорее добрые,— продолжал Морган.— Результаты опроса, предпринятого редакцией «Кэпитал таймс».

Газета перед каждыми выборами устраивала предварительный опрос по всему штату — не слишком научный и больше напоминающий обыкновенную жеребьевку, чем серьезное исследование, но все-таки он охватывал довольно широкие слои читателей, пользовался вниманием, а иногда и влиял на исход выборов. При этом, что еще важнее, он создавал газете популярность и, может быть, даже умножал число подписчиков.

Андерсон вздернул брови:

— Добрые вести?

— Вы отстаете, но всего на полшага. Вот статья, она пойдет первого апреля, и если вы не против намекнуть нашему читателю, что, раз так, вы его наверняка обскачете, я готов записать ваше обращение к народу.

— Это что, первоапрельская шутка? Вы смеетесь над нами, Морган?

— Смотрите сами, вот цифры.— Морган протянул ему гранки.— Первое апреля — это просто совпадение.