На арене со львами

— Опрос вашей газеты — чушь собачья. Во-первых, он отражает главным образом настроения горожан, а сельских жителей — в гораздо меньшей степени, это было ясно с самого начала. Во-вторых, он охватывает читателей только одной газеты, да и то не всех, а только тех, кому не лень отсылать вам ваши анкетки. Все эти оговорки — в мою пользу. Не стану скрывать: мои люди во всем штате слали анкеты целыми кипами. Другая сторона тоже не сидела сложа руки, и пока что они меня обскакали. Но у нас тут есть свой эксперт по общественному мнению, блестящий специалист своего дела, и мы отвалили ему за его работу кучу денег, а он не просто подтвердил нам, что мы завязли, это я и сам чувствовал, да и Мэтт тоже, по еще и объяснил почему.

— Из-за негритянского вопроса, надо думать, — сказал Морган.— Я этого опасался.

— Да, но но только. На Востоке, где вашу газету если и выписывают, то только для того, чтоб повесить в уборной,— там, действительно, дело в этом. Но мы можем отыграться в других местах. А есть одна причина, которая одинаково действует повсюду, и надо же мне быть таким дураком, чтоб не попить, в чем дело. Я, как сын Старого Зубра, не оправдываю ожиданий публики. («Кое-кто, может, сам того не зная, бег Старого Зубра стосковался» — сказал Моргану Зеб Ванс в прошлом году.) И вот наш опрос показал нам с Мэттом — я потом убил целый день, проверяя это у лучших окружных лидеров,— оказывается, среди той части избирателей, которых условно можно назвать «анти-Зубристами» и которые хотят серьезного, думающего кандидата, там я иду хорошо. Зато с другой частью — ни тпру ни ну, это «про-Зубристы», которым нужен кандидат — скандалист и ругатель. И таких немало. В моем распоряжении всего месяц, чтобы поправить дело.

— Все приемы дозволены?

Андерсон взглянул на Мэтта Гранта. Мэтт беспомощно пожал плечами, как бы говоря то, что все трое понимали без слов. Ответить мог только Андерсон. Но Андерсон молчал. Морган был из них самым младшим, однако в силу обстоятельств он успел насмотреться на то, как проходят избирательные кампании, и, кажется, понимал, что сейчас творится в душах у его собеседников. Оба они колеблются: но следует ли ради победы слегка поступиться своими принципам и прибегнуть к тактике, которую до сих пор они считали ниже своего достоинства? Ведь менять план сражения в разгар военных действий нелегко, начинаешь думать, что, ошибясь раз, ты вполне можешь ошибиться и во второй.

Задним числом Морган теперь понимал, что даже отдаленно не представлял себе тогда смысла происходящего, и Андерсон с Мэттом не представляли тохсе. Они впервые столкнулись, вернее, Андерсон впервые столкнулся с необходимостью сделать выбор, а ведь к выбору сводится политика, да и вообще вся жизнь. Морган это усвоил, но уже много позже; и Андерсон, надо полагать, тоже. Выбор делается на каждом шагу, даже воздержание от выбора — это выбор; и мужчины тем и отличаются от мальчишек, что они все решают сами, а мальчишки предоставляют решение обстоятельствам. «Говорю вам, — сказал Хант Моргану в ту долгую ночь разговоров и надежд,— как только человек решил, что лучше быть живым политиком, чем мертвым героем… в ту самую минуту он уже пробился!»

С тех пор Морган мог убедиться, что так оно и есть. Хотя оставалась еще другая, более общая истина: человек даже в политике редко делает решающий выбор — «все или ничего», гореть ли в геене огненной или целоваться с чертом, Вместо этого обычно приходится делать много отдельных выборов, все значение которых каждый раз не до конца ясно даже тебе самому. Потом вдруг, в какой-то миг, все эти мелкие выборы, неприятные решения сливаются вместе, не успел оглянуться— и дело сделано, ты уже выбрал, но выбор твой совершился не в минуту гордой отваги и обостренного внимания, а постепенно, шаг за шагом, день за днем. В тот вечер в бальном зале отеля «Пьемонт» Хант Андерсон вступил на долгий путь, в конце которого должно было определиться, кем он окажется: живым политиком или мертвым героем.

— Да, Морган-то ведь женат,— говорил Гласс, сжимая стюардессе руки.— На черта тебе валандаться с женатиком, когда рядом я и свободен как птица?

— Знаете, как говорится,— рыжая вяло отняла руки и посмотрела на Моргана замутненным взглядом,— женатый еще не мертвый, верно?

— Все приемы дозволены,— подтвердил Андерсон,— кроме клеветы, мордобоя и порнографии. Сын Старого Зубра дерется отчаянно, но честно. Любит иной раз пустить пыль в глаза, что правда, то правда, пофанфаронить, но при всем том, бывает, и дело говорит. Славный малый, и водится с самыми что ни на есть знаменитыми шишками наверху, вот ей же богу. И своей выгоды не упустит, только он богат как черт и ни в чем таком не нуждается. Костюмы носит городские, но сам он малый свойский и простой, что твоя домотканая рубаха. Вот вам новый образ, и господи благослови.