На берегах Босфора. Стамбул в рецептах, историях и криках чаек

– Вот видите, а говорите, не знаете. Наши люди все знают. Арзуманова основала здесь первую балетную студию. Без нее бы ничего не было! Газетчики сходили с ума после ее выступлений, посвящая ей целые развороты. Вот это были времена… Пойдемте, я покажу вам интересное местечко. – И, не дожидаясь ответа, он вежливо пропустил меня в дверь, и я почувствовала себя немножко героиней прекрасной эпохи, когда дамы выглядели как нимфы. Конечно, протертые на коленях джинсы и вправленная рубашка слегка отдаляли меня от воздушного образа мифического существа, но я рассчитывала на дальнозоркость графа и потому держалась ближе к нему.

Оказавшись на улице Гранд-рю-де-Пера (он настаивал именно на этом названии улицы Истикляль), мой очаровательный спутник оживился и, чувствуя себя в своей стихии, начал рисовать мне невероятные картины прошлых лет, вдаваясь в тонкие детали запутанных имен и сюжетов.

– Видите вон ту лоджию? – Он привстал на цыпочки, будто хотел дотянуться до кружевного балкончика под самой крышей. – Каждое утро профессор Селифанов начинал виртуозными распевками прямо над головами прохожих. У него был сильный баритон. Кстати, член Императорского музыкального сообщества – до революции, конечно. Здесь играли Чайковского, Глазунова, Римского-Корсакова. А Стравинский! Только благодаря нашим музыкантам эти великие имена и узнали.

Плещеев говорил о революции, о которой мое поколение знало лишь из параграфов учебников истории, как о чем-то свершившемся совершенно недавно. «Вот здесь, в доме 385, когда-то был книжный магазин «Культура», где продавали литературу на русском языке». – И я почти слышала тихий говор особой русской речи разочарованных дворян, бежавших от неминуемой гибели в родной стране.

1919-й год… Затем 20-й и 21-й… Это был вынужденный исход почти двухсот тысяч потерявшихся судеб, покинувших обжитые усадьбы, дворцы и квартиры и заброшенных волею судьбы в оккупированный Антантой город. Многие видели в этой эмиграции исторический смысл, успокаивая себя тем, что возвращались в лоно Константинополя, Второго Рима, который всегда играл едва ли не ключевую роль в культурной жизни Российской империи. Тогда османский Стамбул предоставил им кров и помогал выживать.

В те годы русские эмигранты селились в районе Бейоглу, по которому мы так неспешно прогуливались с потомком одной из фамилий, нашедших в этом городе постоянное пристанище.

– Смотрите! – закричал Плещеев. – Вот Цветочный пассаж. Мы обязательно должны зайти! Там просто невероятно!

Мы шагнули за ворота и оказались в милейшем из мест, представлявшем собой совершенно очаровательный внутренний дворик, окруженный домами, в окнах которых так тонко отражался роскошный блеск ар-нуво. Эта поразительная галерея была проникнута ощущением декаданса, связанным с красивейшей историей и громкими именами.

– Вот здесь, на этом самом месте, русские княгини торговали прекрасными тюльпанами и гвоздиками. Порой богатые горожане приходили, чтобы только посмотреть на них, на их выдержку и осанку – вы же меня понимаете?

Мой эмоциональный гид старался удивить пикантными подробностями жизни русской интеллигенции, за что я мысленно благодарила его и беспрекословно следовала за ним, как первоклассница за классным руководителем на первой в своей жизни экскурсии.

– Пойдемте скорее, я покажу вам, где выступал Вертинский. Видите эту зеленую дверь? – Он указал на запаянный вход недалеко от Генконсульства России. – Здесь было известное кабаре «Черная роза». Вот тут, за углом, ресторан «Медведь». Чуть дальше – «Карпыч». Из его окон русские песни разносились по округе до утра. А кондитерская «Петроград»? Знаете, какое суфле там подавали?

Конечно же, я не знала ничего из жизни того далекого Стамбула, который сегодня утром раскрыл еще одну из своих маленьких тайн. Я не могла представить себе, что здесь, на главной улице этого города, когда-то была слышна русская речь, работали мастерские по пошиву платьев «а-ля рюсс», сновали уличные продавцы пирожками с капустой, кварталы пестрели русскими названиями ресторанов, подававших наваристые борщи.

За кассой когда-то известного «Ренессанса» сидел профессор математики Петербургского университета, а чесночные пышки пекли благородные девицы, говорившие между собой по-французски так же просто, как и на родном языке. По вечерам они собирались в доме какого-нибудь именитого музыканта и проводили долгие вечера у рояля, вспоминая милые сердцу мелодии далекой родины.