На берегах Дуная

Алтаев отметил на карте новые данные. По всему фронту армии, от озера Балатон и до синих стрел, где наступала ударная группировка гитлеровских войск, на небольших промежутках друг от друга устремились на запад маленькие стрелки. Это от полков и дивизий первого эшелона наступали отдельные роты и батальоны. Они день и ночь рвались к позициям противника, кое-где вклинивались в них, захватывали участки траншей и окопы, часто не имели никакого успеха, отходили назад и вновь атаковывали, вынуждая противника все время быть настороже, и тем самым сковывали его силы и средства, не давая перебрасывать их на направление главного удара.

В кабинет бодро вошел запорошенный снегом член Военного совета.

— Ну как? — взволнованно спросил Алтаев.

— Мост восстановить пока не удалось. Шуга рвет, все сметает с пути. Организовал переброску боеприпасов самолетами нашей эскадрильи. Сейчас прибыли самолеты фронта. Всего работают тридцать четыре машины. Часов через пять будет освобождена от воды одна баржа в Чепеле. Четыре баржи по приказу маршала тянут снизу, из Болгарии. Завтра к утру будут переданы нам. Восстановление и обслуживание переправы взял на себя Военный совет фронта. Это дело поручено лично командующему инженерными войсками фронта. Он уже на переправе.

— Так… так… Работают тридцать четыре самолета… Боеприпасы будем сосредоточивать в Бичке и отсюда распределять. Каждый снаряд на учете. Поручим это Викентьеву.

Генералы сели за стол и углубились в расчеты. Они подсчитывали, кому сколько и каких нужно выделить снарядов, и даже не вспомнили, что такой работой обычно занимаются штабные офицеры.

Воронков, войдя в комнату, подал Алтаеву проект боевого донесения командующему фронтом…

Сколько труда вложено в то, чтобы десятки, сотни событий вместить вот на этих двух страничках! Как ручьи и реки в море, текли непрерывно со всех сторон доклады и донесения. Взводные, ротные и батарейные командиры докладывали в батальоны и полки. В полутемных землянках, в траншеях под вой снарядов и пересвист пуль эти доклады из ручейков сливались в реки и шли все выше и выше — в бригады, дивизии и корпуса. И вот, наконец, мощные потоки самых разнообразных, часто противоречивых, сомнительных и отрывочных сведений и фактов скопились в штабе армии. Отсеялось все лишнее и второстепенное, в сравнениях раскрылись противоречия и неясности, и на двух страничках вырисовывалась картина ратных трудов тысяч людей. Пойдут эти две странички в штаб фронта, в Москву, в Ставку Верховного Главнокомандующего. И будут по событиям, изложенным на этих страничках, приниматься новые решения, определяющие дела и события всей армии. Думал ли какой-нибудь старший адъютант батальона, спешно набрасывая огрызком карандаша коротенькое донесение, что и его работа окажет какое-то влияние на решения командира дивизии, корпуса, командарма, командующего фронтом, и даже Верховного Главнокомандующего? Думал, наверное. А всего вероятней, не думал. Некогда было думать. Роты снова отбивают атаку, и то, что писал он, для него уже было прошлым…

— Да, — несколько раз перечитав донесение, глухо заговорил Алтаев, — изложено все правильно. Все правильно! Тяжко только подписывать. Противник все же имеет успех, и мы его пока не остановили.

Он руками закрыл глаза и долго сидел молча.

Член Военного совета дважды перечитал донесение и расписался.

— Трудный день, очень трудный, — проговорил он.

— Ничего, — встрепенулся Алтаев, — и немцам не легче. При таком превосходстве давно бы пора в Будапешт ворваться. Пять танковых и три пехотные дивизии навалились на одну нашу малочисленную стрелковую и топчутся, топчутся в горах. Метрами, метрами их победа исчисляется. Пишите решение, Воронков. Создать новый рубеж обороны, дополнительно подтянуть силы и средства и остановить противника на подступах к Бичке.

Он снова взял донесение, еще раз прочитал и энергичным размашистым почерком расписался.

— Передавайте, — приказал он, — и на ночь ко мне дежурного пришлите.

XV

Бахарев и Косенко пробирались по глубокому снегу. Шли какой-то лощиной. Зарева пожарищ кровавыми всполохами метались по сумрачному небу. Когда взрывы раздавались особенно близко, свет на мгновение озарял снежную котловину и темнота вокруг становилась еще гуще.

Бахарев пытался хоть по каким-нибудь признакам определить, где они находятся, но все кругом было однообразно. Только светящаяся стрелка компаса упрямо показывала вправо. Значит, там, на севере, протекает Дунай, а позади, куда удалялся грохот боя, — горы. Где-то здесь поблизости должны проходить траншеи. По ним Бахарев надеялся определить свое местонахождение и тогда решить, в какую сторону пойти. Он был твердо уверен, что в траншеях встретит немало своих солдат, соберет их и вместе с группой легко прорвется в горы. Занятый своими мыслями, он не чувствовал ни голода, ни усталости, ни холода.