На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов

Мы всегда надеемся на чудо. Мы ждем чего-то от окружающих, какого-то отношения к себе, что мы есть, что мы существуем! Я хорошо знаю, что начинать надо с самого начала, что Солженицын въехал в Европу на белом коне своей славы, а я – темная лошадка. Конечно, я не один даже здесь, но МЫ – одни! Неу всех есть международное признание, большинство из нас, неизвестных в своей стране, остаются неизвестными здесь и вынуждены начинать всё сначала. В Л<енингра>де я был наверху, в Вене я внизу. Конечно, дерьмово, что мой архив в курсе арестован Министерством иностранных дел Израиля, они очень осторожны с большинством русских (русский специалист по литературе Чертков ждал свой архив полгода), ну так я позвонил своему другу, художнику Шемякину в Париж, он сказал, что Максимов мне поможет. У меня есть приглашения из 9 университетов выступить с лекцией, с чтениями или опубликоваться.

Но послушайте, сейчас речь не о моих собственных публикациях! Что я буду делать со своим архивом, когда мне его вернут? Как я могу помочь тем, кто остался там – вот в чем вопрос.

Я уверен, Вы ответите.

Искренне Ваш,

ККК>

13. Ж. Фонтэн 20 сентября 1975 года

Вена, 20-е сентября,

пансион Кортус

Уважаемая госпожа Жаклин Фонтэн[111],

имею смелость беспокоить Вас по просьбе моего друга, Льва Нусберга. 9 июля сего года я вынужден был эмигрировать из России (имея два приглашения во Францию, был выпущен только через Израиль). Записная книжка с адресами ехала через Рим, и лишь на днях я смог получить Ваш адрес. Лев просил меня по прибытии написать Вам, к сожалению, с запозданием, я это делаю. Лев просил меня рассказать Вам о своих и моих делах. Мы встретились с ним год назад на выставке 23-х художников у меня дома (он редко бывает в своем родном Ленинграде, в основном наездами из Москвы, так что нам, можно сказать, повезло, что «наезд» совпал с выставкой). Последний год мы виделись очень часто, вели сообща работу. О работе в Советском Союзе говорить трудно. Даже Лев, с его исключительной политичностью и осторожностью, испытывает сейчас немалые трудности. Можно сказать, ходит по острию ножа. Положение одинаковое у всех, но все отвечают лишь за себя, Лев же ведет большой коллектив. Похоже, всё складывается так, что и ему придется уехать. Для многих это единственный шанс сохранить свою творческую и личную свободу. Для Льва же интерес к неофициальным художникам и поэтам (а кем еще интересоваться, кроме 20-х годов?) представляет реальную опасность. Он весь на виду, и его действия могут не вызвать одобрения у определенных лиц. Ему же еще многое надо сделать. Кроме того, осуществление ряда его проектов возможно лишь на Западе.

Но на Западе нужно практически начинать сначала. В Ленинграде (так уж вышло) я был одним из лидеров неофициальных художников и поэтов. Мне 35 лет, из них 34 я вел сугубо поэтическую жизнь, имел несчетное количество друзей-художников (один из них, Михаил Шемякин, уже три года в Париже), а за последний год, что нас и сблизило со Львом, занялся систематизацией известного мне материала. Сделал три обширные антологии прозы и поэзии последних двадцати лет, несколько каталогов выставок, организованных мною, сборников поэтов (многие из них мои ученики), наконец, привел в порядок свои собственные рукописи. После чего, когда мне представили выбор: Биробиджан или Израиль, пришлось выбрать последнее. По прибытии сюда начал налаживать свои небогатые зарубежные связи, прошло уже два с лишним месяца, в Париж мне не выбраться за неимением документов (советская выездная виза здесь недействительна, Австрия же предпочитает не выдавать никаких бумаг), и жду отправки в Соединенные Штаты.