На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов

Беспокою вас по настоянию моих друзей: Миши Мейлаха и Анри Волохонского. Порознь они просили меня связаться с вами. С Анри я знаком давно, по приезде в Вену списался с ним, и он меня адресовал к Вам. Поскольку всё равно мне предстоят Штаты. С Мишей же мы работали вместе безвылазно последние два месяца перед моим отъездом над антологией ленинградской поэзии и прозы. Он мне очень многим в этом помог и по приезде просил меня написать Вам. Но было смутно и непонятно. Покидая Россию, ждешь встретить что-то «этакое», напарываешься же на нечто расплывчатое и непонятное. Я уже три месяца в Вене (приехал 9 июля), и только после письма Анри решился написать Вам. В Петербурге всё было ясно: до 1974 года (февраля) пьянствовал и писал стихи, на досуге издал в 72-м году с помощью Сюзанны Масси «Живое зеркало» (5 поэтов Ленинграда – Соснора, Глеб, Кушнер, Иосиф и я) в издательстве «Даблдэй» на билингве, подборки были идиотские, делал не я, и вообще книга не разошлась, как это водится, а о деньгах и речи не было, но, тем не менее, воодушевила меня на подвиги. И за 74–75 год я их наделал много (всё равно нужно было сваливать, в марте 74-го Шемякин прислал мне приглашение в Париж, куда меня, естественно, не пустили, пришлось принять иудаизм). Материалов я вывез на пять лет работы, но их зажало израильское гэбэ, теперь воюю с ними, натравил Володю Максимова и сенатора Джексона. Мне тут многая знакомая профессура предлагает по одной лекции в ряде университетов (а обещали кафедру, но – «кризис русистов»…), а читать не по чему пока. Часть архива в Техасе (в микрофильмах), готовые же книги – в Израиле (доверился Максам Хавелаарам, называется!). Поэтому сижу как дурак в Вене и пишу статьи. Въезд в Америку не проблема, Джексон написал в комитет по делам иммиграции, но не будет же Джексон в Америке меня кормить. У меня тут еще кое-какие дела в Европе, в Штаты буду в ноябре.

Пытаюсь что-то понять в западной ситуации, связался с нью-йоркскими москвичами (Бахчиняна и Лимона я по Москве знаю), кое-кто в Риме, кто в Париже, но впечатление – лебедь, рак и щука. Шемякин купил для меня полжурнала «Возрождение» (подыхает журнальчик), но князь Оболенский, прочитав Мамлеева, получил инфаркт, а до меня дело еще не дошло (вообще бы не встал), пришлось брать деньги взад. Попытки сделать альманах силами Бокова и Черткова меня не привлекают, я привык сам по себе (вот с Мишей Мейлахом мы сработались, он чудо-человек! А Анри просто предоставляет мне тексты), что будет в Америке – не знаю. Что у меня в распоряжении – я просто приложу список, Анри писал мне, что Вика интересуется петербуржской поэзией, она у меня практически вся, а вот с прозой – туговато. Во-первых, ее в Петербурге (качественной) еще и нет, а во-вторых, многое не под силу было перепечатывать. Правда, прозаики есть здесь (Вашу книжку всё еще не могу выписать, доллары размотал, а гонорары еще впереди), с Марамзиным я говорил, но ведь ежели делать что-то альманахо-журналообразное, то на первых порах это будет чистый убыток, а о гонорарах и речи нет. Правда, по рассказику с носа я надеюсь выморщить (а больше и не нужно), статьи есть кому писать (как на это посмотрит Вика?), а стихов, я говорю, хватит на года. Вопрос только в каком-то нормальном человеческом отношении, а то я и тут уже наблюдаю местничество и грызню. А я етого не люблю. Скажем, не люблю Наймана, а всё равно печатаю, а Иосиф из-за бабы гениального Бобышева похерил. Правда, Дима настолько гениален, что нигде печататься не хочет (перед отъездом мы с ним из-за этого в хлам поругались, наплевать, буду «цитировать» его по памяти (а я, действительно, помню свыше ста поэтов, несколько тысяч стихов) и никакая Женевская конвенция мне не страшна, надо только зарегистрировать мою голову (об этом пусть моя профессура заботится – на лекциях-то я буду всё наизусть читать), а там видно будет). А человек 30–40 поэтов мне просто вручили карт-бланш, поскольку мои друзья. Так что работать есть с чем.

Я излагаю столь подробно по просьбе Миши и Анри, они мне всячески рекомендовали Вас. О Вас я знаю от них, обо мне же вряд ли Вы слышали: зело разные круги, да и опять же, я общался почти исключительно с поэтами да с художниками и весьма далекими от официоза. С академическими кругами совсем и не сталкивался. Прослужил три года в «секретарях» у милой Татьяны Григорьевны Гнедич, а с Эткиндом не удосужился познакомиться, придется уж здесь. Ахматовой чуть ли не родственником приходился (по четвертой жене[117]), а живьем ее не видел, хотя на Ленина[118] и бывал (почему-то всегда в ее отсутствие). Да я и не рвался. Академистов не выношу (исключение – Миша Мейлах). Вскормлен на кубофутуризме, и даже Анри для меня – классик. Об Иосифе и говорить не приходится. Сделал его первую книжку (в 62-м году, вышла в Штатах в 64-м), он с тех пор нос воротит. Кое-как общаемся.