На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов

Миша! Ты сделал большую ошибку, прислав мне приглашение. Стоило ли ехать сюда прозябать, когда вообще жить не стоит. Леночка Титова была права[188]. Она не истеричка. Я – тем более. Но не проще ли было бы выяснить отношения раз и навсегда – из России? Я бежал из нее, потому что надо было. Взывания твоего из-за я сделал некоторого количества книг. Кого для? Нужен тебе был Алик – я перешерстил весь Петербург, и к твоим ста стихам добавил еще 300. Введенский, Хармс, Олейников унд вскорости прибудут к тебе из Штатов (от моих профессоров, «кои меня в грош не ставят» – по твоим сведениям). Мне уже прислали все микрофильмы, каковые я отправлял в свое время в Америку. Плюс 300 фотографий (увы, черно-белых) художников, каковых я считаю таковыми. (У тебя может быть свое мнение.) Я устал. Я устал, Миша, выяснять с тобою отношения. На кой хуй ты меня звал? Тешить тебя? Или работать? Или опять выяснять отношения? Я не кричу, как я люблю российское искусство. Я просто сделал за год около десяти книг (свои я не считаю, это мое дело) и отснял около тридцати художников (за что мне придется расплачиваться с Геной) и записал (не даря магнитофоны) ВСЕХ поэтов Ленинграда – свыше двадцати. Я не собираюсь считаться. Все деньги, что ты мне посылал, пошли на это дело. Сейчас я сижу БЕЗ бумаги, БЕЗ копирки, не говоря уже о том, что всю переписку с западом я вынужден вести вручную (машинка с латинским шрифтом стоит 60 долларов) и вынужден помнить, что я кому пишу. Не «рвать с тебя кусками мясо» я собираюсь, а хочу понять: кто тебе нужен, нужнее, и зачем? Друзей у тебя много, я знаю, что я один из них. Но вот уже скоро полгода, как я тут, на телефоны ты потратил целое состояние, а мне не на что послать тебе уже готовые материалы. Ты понимаешь, что мне приходится экономить даже на почтовых расходах? Эстер пишет мне: «Я болела, только сейчас мне сообщили, что я могу получить твой архив, но выслать его очень дорого» (читай – оплати почтовые расходы), а что я могу ей написать? У меня не на что даже послать это письмо тебе, оно будет лежать до среды, когда Толстовский фонд выдаст мне мои 900 шиллингов на 10 дней, потому что сегодня 6-е, а денег уже нет. Посылать архив на тебя с оплатой? А если у тебя не будет денег (или настроения?), чтобы получить его? Как я могу быть уверен, если настроение твое меняется в зависимости от глистообразных глейзеров и им подобных? Куда мне посылать архив, если я сам не знаю, где я буду? В домике в Монжероне? Я не коллекционер. У меня всего лишь есть Шемякин, был Михнов, Левитин, Тюльпанова нет, а больше я не знаю. Были еще Васильев и Лягачев, и еще человек 20–30 из Санкт-Петербурга, но там они и остались. Я вез поэтов. И не довез. Не по средствам оказалось получить их из Израиля. (А это примерно 20–30 долларов.) У меня их нет. У меня вообще ни хуя нет, кроме твоих гравюр, которые я не умею продать, меня послали с ними на «выставку» (продажу) Глейзера, где я не рискнул их предъявить, чтобы не портить таковому коммерцию (МНЕ было неудобно). Ему же – удобно всё. Ты думаешь, мне деньги нужны с тебя? Мне они были нужны в России. Чтобы «делать Российское искусство», как ты любишь выражаться. Потому, что и Гена, и Миша Крыжановский предпочитают искусство «оплачиваемое». А я снимать не умею. И писать на Грюндиг тоже (даже имей я его). И оба халтурили, потому что я мог платить им лишь обещаниями. Мои фото– (и фоно-) архивы – всё еще там. Мне их предстоит «выкупать». И я это сделаю. Не время, «товарищ капитан», выяснять отношения между Ривчиком (я ей еще припомню!) и мною. Уже давай играть вчистую. Я такой же поэт, как ты художник (хотя я тебя считаю лучше, это не принижение, просто ты, несмотря на молодость, достиг большего совершенства). Я себя считаю 5-м поэтом, ты можешь себя считать первым художником. Не в этом дело. Дело в том, что я устал. Выяснять с тобой (и с супругой твоей) отношения. Каждая сволочь, кому не лень, катит бочки на меня. Твоей Татьяне я помогал как мог. Ты меня просил об этом, уезжая. Что я имел с этого? Проверку количества штанов, посылаемых тобою? Что я имел с Есаула? Видеть его не мог, общался ради тебя, а кого ты слушал? Не помнишь ли ты, кто от тебя, пьяного, отмазывался в метро («из-за сына, из-за сына токмо!») и кто предлагал себя взамен мусорам в садике на Загородном, когда ты приемником размахивал и хотел в милицию, а тебе нельзя было? Может, ты ошибся, часом, приглашением? Кто встал за ту же суку Есаула, когда ты его бить начал? Я сказал, что так с друзьями нельзя. Кто спасал и Ривку от тебя, и Мамку от Старичка? Что я имел с этого? То, что Мамка меня гавном поливает, и Ривчик, Ривушка, Ривушонок от нее не отстает? Выписывай Есаула. Вероятно, он тебе ближе. Недаром ты его нежно «Утробой» именуешь. Знаешь, отчего я запил по твоем отъезде? От того, как начали делить твое «имущество». Я рад был твоему дивану, потому что он ТВОЙ. Толик Васильев – хотел «фисгармонию». Мало ли чего я хотел! Например, пистолет. Люблю пистолеты. Но когда я узнал, что он Рихарду, я сказал – «О-кей!» Потому что я любил Рихарда, не зная его. За то, что он был Ривчиковым мужем. За то, что он был другом Алика. Рихарду – значит хорошо. И это так. Но лучше выбирал бы ты друзей, Мишенька. Лягачев не есть зло. Он не то рыба, не то мясо, но скорее всего – тюлень. Когда Есаул поносил меня при Элен, Олежка что делал? Молчал. Гена тоже молчал (по политическим – скорее хохлацким, соображениям). Но Гена мне потом и доложил. Олег же промолчал. А там был еще и Толик, и Сигитов, и ни один из них не вступился за меня. Все – молчали. Не хаяли, нет, предоставляя это Есаулу. А он умеет. И что? Ты обругал Элен, а с «Жешенькой» сношений не прервал. Я же с тех пор его не видел. Бить ему морду несколько затруднительно: слишком здоров. Дуэль же – слишком много чести. С тобой бы – я как пионер. Только так. Ибо считаю тебя – на равных. Почему и пишу, объясняюсь с тобой. Есаулов же – посылаю на хуй.