На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов

Случайно. Надо сказать, что шеф нашего департамента, профессор Сидней Монас, провел год в Ленинграде по культурному обмену и там познакомился с Кузьминским. Он был очень впечатлен, и, когда появилась возможность пригласить его, Монас позвал его на год в наш университет. Это получилось: Кузьминский приехал с женой и собакой, и поселились они в нашем городе Остине, где находится Техасский университет. И так как я, конечно, очень интересовался русскими делами и русской культурой, то скоро познакомился с ним. Надо сказать, что первое впечатление было очень… странное, потому что я человек непьющий, я не курю и вообще не бабник, извините за слово. А Кузьминский наоборот – страшный пьяница, курил всё время, а про женщин не буду лучше говорить. Поэтому совсем разные люди, совсем! И, может быть, из-за этого мы полюбили друг друга и сблизились очень. И год, два, три мы были очень близкие друзья. Я его очень любил за то, что он обожал поэзию и русскую литературу; у него была колоссальная, феноменальная память – в смысле, он мог Пушкина, Блока, всех наизусть декламировать, это была фантастика! Но, конечно, его главное хобби и главная страсть – это диссидентство, нонконформизм, антиистеблишмент. Будучи в Ленинграде, он, конечно, знал многих поэтов, художников, музыкантов – подполье 1960-х годов. И его миссией в Америке было пропагандировать нонконформизм, он страшно хотел передать всё это в мировое культурное наследие. Он сильно страдал, потому что американцы вообще мало интересовались русской культурой, и первое время для Кузьминского было очень трудным. Он хотел найти аудиторию, слушателей, людей, а их было мало, какие-то студенты… В основном американцам была до лампочки русская культура, а тут еще какое-то диссидентство! Поэтому он переживал, но всё равно собирал стихи, старался вспоминать, что было в 1960-1970-е годы, много писал – сам сочинял стихи, и для него литература была жизнь. Он мечтал спасти поэтическое наследие Петербурга и опубликовать всё это. И как ни странно, появилась возможность это сделать через одного издателя, которого я хорошо знал и покупал у него книги. Он заодно публиковал разные штучки. Звали его Фил Кленденнинг. В один прекрасный день я звоню Кленденнингу и говорю: «Тут у нас такой Кузьминский, он хочет опубликовать том или, скажем, два русской поэзии нонконформизма. Это Вас не интересует?» – «Ну, Вы знаете, Джон, это дорого, никто этого не знает…» – но в конце концов он сказал «да». И Кузьминский, конечно, очень был рад и год-два печатал на старой машинке (тогда компьютеров не было) все эти стихи нонконформистские, которые он вспоминал. И появились в результате, как Вы знаете, пять томов его «Голубой Лагуны». Это была монументальная задача, и слава Богу, что он всё это сделал, а издательство опубликовало этот многотомный труд. Но какое-то время спустя Кузьминский уехал в надежде, что в Нью-Йорке будет лучше: будет слушатель, будет аудитория, там много русских людей. И с тех пор мы как-то потеряли связь: я остался в Техасе, потом был в Калифорнии, а он всё время в Нью-Йорке.

– А в Техасе он отказался от места в университете?

– Это была очень трудная глава… Монас, наш заведующий, приглашал его на один семестр как visiting professor. Но Кузьминский не был профессором. Даже в Техасе надо было ходить на работу в рубашке, в штанах хотя бы… А Кузьминский там валялся почти нагишом иногда, в халате, волосы длинные, курил всё время и вел какие-то странные семинары для бедных студентов на ломаном английском языке. И, конечно, было очень трудно – ну, Вы можете представить себе… И поэтому после одного семестра решили не продолжать его контракт, хотя, слава Богу, в конце концов ему дали какую-то работу со студентами на второй семестр. Но после этого его вообще уволили. Ну, потому что в пьяном виде перед студентами… не получается.

– Но Монас знал ведь, кого он приглашает?