На берегах Гудзона. Голубой луч. Э.М.С.

— Здравствуйте, мистер Маннистер.

— Эх, Дэзи, очевидно я действительно слишком долго был в отсутствии, если старые друзья начинают называть меня «мистер Маннистер».

Дэзи улыбнулась, и ее несколько строгое, молодое лицо стало мягче:

— Садись, Фрэд, ты верно проголодался.

Они сели за стол, и Маннистер с удивлением заметил, что он накрыт только на четырех. Прежде за столом всегда бывало еще несколько работников.

— А работников разве у вас нет? — спросил он.

— Нет, — коротко ответил Джонатан.

— Из каких же средств платить им? — брюзгливым тоном прибавил Франк.

— А разве у вас дела плохи? — с недоумением спросил Маннистер.

Дэзи рассмеялась холодным, горьким смехом.

— Видно, что ты долго здесь не был, иначе ты не стал бы удивляться тому, что у мелкого фермера дела плохи.

— Да, но…

— Цена, которую нам дают за пшеницу, со времени войны упала до половины себестоимости, — пояснил Джонатан. — В Северной Дакоте есть целые районы, где почти все фермеры вынуждены были продать свои фермы, чтобы уплатить налоги.

— А «Беспартийная лига» что…

— У нее нет денег, об этом позаботились банкиры, — торопливо вставила Дэзи. — Банки берут до 60 процентов.

— Но это скоро кончится! — воскликнул Франк.

Сестра сердито посмотрела на него.

— Не болтай!

«Она чувствует недоверие ко мне, — с болью подумал Маннистер, однако сделал вид, что ничего не заметил. Потом зашла речь о Джоне Маннистере, и брат с сестрой растрогались, обнаруживая каждым словом, какую искреннюю любовь питали они к старому ученому.

— Я храню его два последние письма, — сказал Джонатан. — Я их охотно отдам тебе.

После долгого тяжелого трудового дня вся семья нуждалась в отдыхе. В десять часов Джонатан поднялся, заявив, что идет спать, так как завтра опять предстоит много работы.

— Завтра и я помогу, — с улыбкой сказал Маннистер.

Дэзи насмешливо взглянула на него.

— Это не про тебя писано.

— Почему?

— Ты ведь доктор, интеллигент, ты ничего не понимаешь в чест… — Она проглотила конец слова и поправилась: — в физической работе.

— Посмотришь завтра; ты, очевидно, думаешь, что экспедиция к Северному полюсу — это нечто в роде пикника. И откуда у тебя взялась такая ненависть к интеллигенции! Мне помнится, было время, когда маленькую Дэзи нельзя было оторвать от книги.

Дэзи густо покраснела.

— Я, право, не хотела тебя обижать, Фрэд; но я побывала в высшей земледельческой школе и хорошо изучила этих людей. Как вспомню только своих учителей! А если попадаются исключения — какой-нибудь порядочный, прогрессивно настроенный человек, так его выгоняли к черту.

Она встала и, точно испугавшись, что наговорила лишнего, торопливо сказала:

— Спокойной ночи, Фрэд, — и выбежала из кухни.

Джонатан принес из своей комнаты два письма и дал их Маннистеру; последний остался наедине с Франком, который читал газету, курил трубку и, по-видимому, не был склонен вступать в разговор.

Маннистер спросил, в котором часу они начинают работу, и попросил вовремя разбудить его. Затем он ушел в свою комнату.

Он сел в старое кресло, стоявшее у открытого окна, и взялся за письма. Каким родным показался ему ясный, тонкий почерк. Оба письма были написаны пять лет тому назад — одно в начале, другое в конце года. Маннистер стал читать первое.

«Мой дорогой, старый друг.

«Сегодня я имею сообщить тебе радостную весть: мои опыты увенчались наконец успехом. Мое открытие, я надеюсь, будет способствовать счастью и красоте мира. Но пока в деле еще существует загвоздка: производство препарата крайне вредно, так как в процессе работы развиваются ядовитые пары, особенно пагубно действующие на мозг и, странное дело, также и на половые органы. Пока это обстоятельство не устранено, я буду держать свое изобретение втайне, так как немало нашлось бы людей, которые стали бы преступно извлекать из него пользу, нисколько не заботясь о благополучии рабочих, занятых в производстве, тем более, что выработка продукта обходится крайне дешево и доходы от его изготовления могут быть весьма значительны Эта весьма умеренная стоимость производства меня особенно радует, потому что благодаря этому мое изобретение станет доступно всем». — Далее следовали расспросы относительно здоровья семьи.

«Кстати, вчера был у меня наш милый Ларри. Я каждый раз с радостью смотрю, как он растет и крепнет. В настоящее время он интересуется только политикой и притом самой радикальной. Я, как ты знаешь, ничего в этом не смыслю, я полагаю только, что наш мир до такой степени несправедлив, что порядочный человек не имеет права пренебрегать ничем, что может способствовать изменению системы, которая держится на нужде и страдании миллионов людей. Поэтому я сочувствую партии Ларри и не терплю дрессированных реформистов, которые хотят одолеть бегемота при помощи булавочных уколов…»

«Меня начинает сильно тревожить участь моего мальчика. Случается, конечно, иногда, что о положении экспедиции нет сведений в течение нескольких лет, но все же эта полная неизвестность пугает меня. Это заставляет меня воздержаться от приезда к вам на это лето. Здесь, в Нью-Йорке, все известия получаются гораздо скорее…»