На берегах Гудзона. Голубой луч. Э.М.С.

Второе письмо было от декабря. Первые две страницы были целиком посвящены без вести пропавшей экспедиции.

«…Теперь уже большая часть моих друзей разделяет мои опасения, что наши исследователи не вернутся. Даже мой зять и его семья не сомневаются в этом. Между прочим, я на прошлой неделе переехал к ним. Они с некоторых пор стали крайне любезны со мной и проявляют искреннее участие и трогательную заботливость о моем здоровьи. Неужели я целые годы ошибался в оценке этих людей? Генри Брайт даже устроил в своем доме лабораторию для меня. Он знает о моем открытии, однако никаких подробностей я ему еще не сообщил ввиду того, что мне все еще не удалось обезвредить производство.

«Заботы о Фрэде и упорная работа так сильно расшатали мое здоровье, что я уступил настойчивым убеждениям моих родственников и проведу эту зиму у них в имении во Флориде. Пиши мне следовательно в «Голден Хилл» через Таллахасси. Генри Брайт тоже собирается быть здесь к Рождеству, и мы предполагаем совершить совместно небольшое морское путешествие на его яхте…»

Фрэд в раздумье положил письма: «Бедный отец, — подумал он. — Мне не следовало пускаться в плавание с экспедицией и заставлять его тревожиться и горевать». Теперь слова миссис Брайт показались ему вполне правдоподобными: слишком тяжелая умственная работа и мучительная тревога о сыне могли, разумеется, повлиять на рассудок старика. Маннистер упрекнул себя за свое подозрительное и неделикатное отношение к семье Брайт. Эти люди как будто действительно хорошо и даже тепло относились к его отцу. Он решил написать миссис Брайт и просить у нее извинения за свое неучтивое поведение.

На следующее утро, едва только забрезжил свет, Франк разбудил Маннистера. Это были дни самой напряженной полевой работы.

К удивлению Дэзи, доктор оказался очень хорошим помощником, готовым на любую работу. Брат и сестра постепенно стали отказываться от своей сдержанности с ним, особенно Франк. Однако Дэзи была оживлена и разговорчива только пока дело касалось либо работы, либо каких-нибудь пустяков, но она не обмолвилась ни одним словом о причине ее частых отлучек из дому. Почти каждую субботу вечером Франк запрягал караковую лошадь в одноколку и уезжал вместе с сестрой. Маннистер заметил, что в эти вечера Джонатан имел более озабоченный вид, чем обычно, однако ничего не говорил об отсутствии детей. Нередко бывало, что только на рассвете стук колес возвещал о возвращении брата и сестры.

Однажды вечером на ферму явился тот самый молодой человек, который предложил Маннистеру столь странный вопрос на вокзале. Его звали Абе Линкольн, и, как Маннистер мог теперь убедиться, он был вполне нормален. Гость увлек Дэзи и Франка в угол комнаты, и они втроем повели оживленную беседу вполголоса. До Маннистера долетали только отдельные слова: «Ст. Пауль», «Фашисты». Потом ему показалось, что он уловил знакомое имя: «Джэк Бенсон». Но в Америке есть столько Бенсонов и столько Джэков, что этому совпадению не стоило придавать какого-либо значения.

Так проходило время. Хлеб был убран. Вечера становились длиннее. Уже упали первые ночные заморозки на листву деревьев; голые сжатые поля уныло расстилались под серым осенним небом. Но Фрэд Маннистер все никак не мог решиться ехать обратно в Нью-Йорк, чтобы возобновить свою практику.

— Яс радостью отказался бы от звания врача, — сказал он однажды вечером Дэзи, — и стал бы фермером, делал бы «честную» работу, — прибавил он, поддразнивая ее.

— Разве тебя так привлекает деревенская жизнь? — спросила девушка.

— Да, ничего лучшего я не представляю себе, — ответил Маннистер.

Этот ответ был, разумеется, не совсем искренним, так как его воодушевление вызывала любовь не столько к ферме, к полям и к званию сельского хозяина, сколько к красивому юному созданию, сидевшему рядом с ним на кухонной скамье, — к Дэзи.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Томми на фронте

— Томми, — сказал Гарвэй Уорд своему юному другу» — докажи свой ум. Я держал пари, что ты сумеешь отыскать иголку в стоге сена.

Рот Томми растянулся в улыбку.

— Я и сумею, только скажи, кто иголка и где сено.

— Иголка — это старик, а стог — Нью-Йорк, — ответил Уорд.

Томми тихонько свистнул сквозь зубы.

— Пожалуй, не так-то уж это просто. Как зовут старика?

— Даже и этим мы тебе не поможем. О’Кийф, опишите Томми старика по возможности точнее.

О’Кийф стал описывать, и парень слушал его с напряженным вниманием.

— А зачем мне искать этого старого идиота? — осведомился он потом и передвинул кусок резиновой жвачки, которую он жевал во время рассказа О’Кийфа, с правой стороны в левую.

— Дело в том, что мы подозреваем здесь преступление, — ответил О’Кийф.

— Они тут замешаны? — спросил Томми, обращаясь к Гарвэю Уорду.

— Очень возможно, — мрачно промолвил последний. — Они непосредственно или косвенно замешаны почти во всех преступлениях.