На берегах Гудзона. Голубой луч. Э.М.С.

— Это совершенно невозможно. Я сегодня получил от него письмо, в котором он сообщает, что вернется в Нью-Йорк только в конце недели.

— Значит, я ошибся, — заметил старый разносчик. Однако голос его звучал неуверенно.

— Мы передадим дело Бенсона сыщику, — сказал Гарвей. — Ведь вы его сегодня увидите?

— Да.

— Затем я попросил бы вас отправиться в санаторий, чтобы установить там наблюдение; ваш старый приятель Том Барнэби пропустит вас, если вы туда явитесь с бутылкой спирта.

— Хорошо. А мне завтра прийти сюда?

— Не надо, я буду в городе послезавтра. Мне необходимо отправить сюда кое-что из мебели моей жены. Приходите к десяти часам на квартиру Грэйс, я вас там буду дожидаться. А теперь захватите, пожалуйста, письмо для моего служителя, он на квартире жены, так как наша пустует. Пусть он отправит все книги из моего кабинета в охотничий домик, а также картины, развешанные на стенах.

Каценштейн распрощался, и Гарвей вздохнул с облегчением. Он хотел на несколько часов забыть о всех тайнах и загадках и целиком отдаться счастью, которое сулила ему пробуждающаяся любовь Грэйс.

* * *

На следующий день прибыли ящики с книгами. Грэйс помогала при их разборке. Она их раскрывала, морщила лоб при виде латинских и греческих названий, рассматривала рисунки.

Гарвей достал небольшой портрет, написанный масляными красками, и протянул его Грэйс.

— Это мой отец, — сказал он. — Работа Сарджента.

Он опять наклонился над ящиком. Грэйс безмолвствовала. Удивленный, он обернулся к ней.

Молодая женщина стояла посреди комнаты и, держа перед собой портрет обеими руками, неподвижно смотрела на него. Она была бледна как полотно и дрожала всем телом; Гарвей слышал, как зубы ее стучали. На лице ее было выражение смертельного ужаса.

Испуганный, он подбежал к ней:

— Грэйс, ради бога, что с тобой? Тебе дурно?

Она, казалось, не слышала его слов и продолжала глядеть на портрет не отрываясь. Затем она выпустила его из рук и с легким криком бессильно упала на руки Гарвея.

Он отнес ее на кушетку, достал уксус и начал растирать ей лоб. Потом влил ей в рот немного коньяку. Через несколько минут она пришла в себя и открыла глаза. Гарвей с беспокойством ждал ее первых слов. Она посмотрела на него растерянно.

— Гарвей, что случилось?

— Ты упала в обморок, дорогая.

— Как странно! Ведь сегодня утром я себя чувствовала так хорошо.

— Ты переутомилась при распаковке книг.

Она увидела осколки стекла на полу.

— Что это? — спросила она.

— Портрет, который ты уронила.

— О, Гарвей, прости!

Она встала и подняла портрет с пола.

— Кто это?

Гарвей посмотрел на нее с изумлением.

— Мой отец, — ответил он.

Она взглянула на портрет и сказала:

— Коварное лицо. Вы совсем не похожи друг на друга. Собственно говоря, мне портреты Сарджента не особенно нравятся, они слишком зализаны и лишены выразительности.

Он смотрел на нее пытливо. Нет, по-видимому, не портрет так сильно ее взволновал. Что ж в таком случае? В продолжение нескольких секунд, непосредственно предшествовавших обмороку, она производила впечатление насмерть перепуганного, не владеющего собой и беспомощного человека. Но что именно могло вызвать этот внезапный, беспричинный ужас? Осторожно, стараясь не волновать ее, он начал допытываться.

— Ты знаешь моего отца? — спросил он.

Она секунду подумала и отвечала:

— Нет, это лицо мне совершенно незнакомо.

— Оно тебе никого не напоминает?

Она помолчала, припоминая, затем сказала совершенно равнодушно:

— Мюриэль Брайс.

Гарвей остолбенел.

— Как пришло тебе в голову это имя?

Она растерялась.

— Я сама не знаю. Когда я рассматривала этот портрет, в моей голове вдруг прозвучало имя: «Мюриэль Брайс».

— Не думай больше об этом, дорогая. Пойдем, пройдемся по лесу, оставь книги.

— Да, да! Не знаю почему, но мне становится тяжело на сердце, когда я рассматриваю такие ученые книги. Они мне представляются страшными загадками; кто знает, — она слегка вздрогнула, — что они скрывают в себе.

* * *

Том Барнэби казался крайне обрадованным, когда увидел Самуила Каценштейна.

— Слава богу, что ты пришел, — сказал он. — Мне было так жутко одному.

— Почему?

— Внизу, в подвале под покойницкой, что-то неладно. — Он потянулся за бутылкой и отхлебнул. — Вот уже несколько дней, как оттуда слышится стон и плач, — туда забрался нечистый дух.

— Глупости!

— Послушай сам.

Действительно, из глубины подземелья доносились протяжные стоны и завывания.

— Там, верно, кошка заперта, — заметил старый разносчик. — Дайте мне ключ, я выпущу оттуда бедное животное.

— Это не кошка, это проклятый дух, не находящий себе покоя.

— Дайте мне ключ, — повторил разносчик, которому это завывание действовало на нервы.

Том Барнэби рассмеялся.

— Ключ находится у доктора, он его здесь не оставляет, хотя я не знаю, что у него там ценного.

Самуил Каценштейн насторожился.

— Где вход в подвал? — спросил он.

— Здесь есть дверцы. Но ключ находится у доктора. А на что вам подвал? Что вам там понадобилось? Кто увидит привидение, непременно умрет.

Он пропустил для подкрепления еще глоток и, окончательно опьянев, стал бормотать: