На берегу Тьмы

– Товарищ, не подкинешь комсомолку до Бернова? Когда починюсь – не знаю.

Розенберг заметил в кабине симпатичную девушку в белой косынке и в ситцевом платье в цветочек. Он выбрался из машины и галантно подал ей руку.

– Прошу.

– Спасибо.

Усадив попутчицу на заднее сиденье, Розенберг обернулся к ней. Ему было интересно повнимательнее рассмотреть деревенскую девушку, чтобы впоследствии использовать ее описание в каком-нибудь из очерков. Пригодится. Кокетливые с прищуром глаза, модная короткая стрижка, волосы, накрученные, наверное, с помощью раскаленного гвоздя.

– Сергей Константинович Розенберг. Можно просто Сергей.

– Глаша.

– Будем знакомы. Вы что же, из Бернова?

– Да. А вы зачем в Берново едете?

– Хочу написать серию статей. Очень уж мне понравилось село ваше. Вы учитесь, Глаша? Работаете?

– В Ржеве учусь в педтехникуме. А сейчас на каникулах в колхозе работаю. А вы прямо из Твери?

– Из Москвы.

– Ах, из Москвы! Мне и папка, и брат столько рассказывали!

– Тогда вы должны непременно поехать! Большой театр, Третьяковская галерея, Красная площадь.

– Да, обязательно поеду! – Глаша внимательно посмотрела на Розенберга.

Глаше представилось, как она под ручку с ним, уже ее Сергеем, одетая в крепдешиновое платье за двести рублей и в молочного цвета туфлях за сто восемьдесят рублей гуляет по Москве. Как они заходят в ресторан. И заказывают там… Но нет, сейчас надо было срочно домой: как назло, у нее только что начались месячные, и она боялась испортить платье.

Они, взметая клубы пыли, с шиком подъехали к большому дому, стоявшему на площади с остатками пьедестала, на который когда-то водрузили бюст Александра II. Навстречу вышел седеющий рыжеватый мужчина:

– Папка! – бросилась к нему Глаша.

– Александр Александрович Сандалов, – представился мужчина.

«Черт, да это же муж Катерины!» – с досадой подумал Розенберг. «Какой неказистый! И эта Глаша, получается, ее дочь? И действительно, на мать похожа. Как я сразу не заметил? Еще матери расскажет. Хотя что рассказывать? Ничего такого, просто разговор». Ему почему-то стало неприятно. Он подумал, что зря приехал, что все это было блажью, пустой затеей.

Катерина увидела Розенберга в окно. Ей стало радостно и страшно одновременно. «Он приехал! Ради меня приехал! Что же я? Да как же?» Катерина не знала, что делать. Выйти поздороваться? Но она боялась, что Александр заметит ее смущение в присутствии Розенберга и все поймет. Хотя что поймет? Ведь ничего нет. И не было. Да и будет ли?

Глаша, забежав в дом, повертелась у зеркала и отправилась в колхозную контору. Катерина подумала, глядя ей вслед: «Какая взрослая стала! Интересно, не вскружила ли голову Сергею Константинычу?»

Александр, дождавшись, когда дочь уйдет, явился к Катерине:

– Там твой еврей приехал.

– О чем ты?

– Журналист этот. Ты думала, что никто не знает, что он к тебе в библиотеку захаживал? Все село гудит.

– Ко мне многие, как ты говоришь, «захаживают». На то в библиотеке и работаю.

– Я не собираюсь устраивать тебе сцен, Катерина. Живи как знаешь, я тебе это давно сказал. Но Глашу, прошу, чтобы я с этим евреем не видел. Глаша – моя дочь. Моя. Она не будет путаться с заезжими гастролерами. Ты поняла?

– Глаша уже взрослая. Сама решит, с кем ей путаться.

– Вот ты как заговорила? Вон сыночек твой любимый сам решил. И что, ты рада? Рада? Женился на этой тетехе. Нет, теперь решать буду я! Если надо – под замок посажу.

– И посади.

– Не понимаю. У меня все выгорело внутри, пустыня. Как ты можешь еще что-то чувствовать? Зачем тебе этот еврей? Зачем?

Катерина, не отвечая мужу, хлопнув дверью, вышла на улицу. Она вдруг вспомнила, что именно сегодня под утро видела странный сон: старый черный с проседью ворон разорял гнездо с жалкими долговязыми воронятами, а она прижалась к дереву, не в силах пошевелиться от страха.

В Бернове Розенберг много писал, часто выезжал в поля на служебном автомобиле, брал интервью. Все двери перед ним были открыты: чувствовалось, что сверху спустили соответствующий приказ. А по вечерам он заглядывал в библиотеку, где листал газеты прошлых лет и беседовал с Катериной. Она все больше привлекала его: «Чем черт не шутит? Увезу в Москву. Она с радостью бросит своего счетовода. Поговаривают, что они давно не живут: по вечерам свет и в мезонине, и внизу, в избе. Да и она о муже мало говорит. Катерина. Удивительная все-таки женщина. От нее так и веет теплом, домом, куда хочется возвращаться. Никогда мне не хотелось своего дома. Мещанство какое-то. Обуза. Капризная женщина, которая ждет тебя, которой ты должен уделять внимание, делить с ней быт, спальню. Которая спорит, дуется, плачет. Но нет, Катерина не такая. А может, даже дети? Ведь она еще молода. Жаль, что нет в живых матери, не с кем посоветоваться».

Сегодня Розенберг наконец закончил статью и провожал Катерину домой. Ему не терпелось обсудить свое сочинение с ней. Чтобы она восхитилась им, чтобы поняла, с кем имеет дело, КТО к ней приехал, бросив все дела. Поначалу разговор не клеился. Розенберг, чтобы заполнить пустоту, очередной раз спросил то, что уже знал:

– Как дети?