На безымянной высоте

— Федулов погиб, а Перепелица — живой, — говорю, — только тяжело ранен. Его еще утром минометчики отправили в госпиталь… Как же это так случилось, — посматриваю на Чернова, — как раз те, кто сидел на «губе» и кто караулил их, спасли знамя?

— Ну, об этом ты лучше у Чопика расспроси. Я же там не был. Только пересказываю то, что слышал.

— А может, придумали?

— Чудак! Как же придумали, когда об этом только и разговор у танкистов.

Я подумал: комбат Походько не назвал имена бойцов, спасших знамя, потому, что посчитал неуместным прославлять тех, кто еще не отбыл наказание… А завтра не только объявит им благодарность в приказе, а, пожалуй, и к награде представит. Он, Походько, любит порядок.

X

Снова ужасный ветер треплет нам шинели, снова напряженно гудит мостовая и вызванивает, громыхает железо.

Поздно ночью останавливаемся в Копычинцах, чтобы «тридцатьчетверки» заправить горючим, пополнить снарядами. И наконец чтобы какой-то час передохнули уставшие, перегретые моторы. Моторы устают, люди — нет.

Между скопищем автомашин, танков, пушек, «катюш», самоходок отыскиваю штабные бронетранспортеры. На мой голос отзывается из темноты Чопик.

Залезаю к нему в бронетранспортер.

Оказывается, Петр находится еще под охраной, но подходить к Чопику посторонним, разговаривать с ним можно. Больше того, когда я уселся около Петра и попросил его рассказать, как ему посчастливилось в Ромашовке не попасть в плен и спасти знамя, караульный поднялся на ноги:

— Ну, пока вы тут болтаете, я немного разомнусь. Схожу к своим.

Ему, видно, уже надоело слушать рассказ Петра. Наверное, за день сюда наведалось немало таких любопытных, как я.

— Видишь, — улыбается Петр. — Езжу с охраной. Как видный генерал. — И уже без улыбки: — Еще до сих пор нахожусь под арестом, отбываю «губу»… Это уже третьи сутки — утром освободят. Комбат Походько своих приказов не отменяет.

— Ты все-таки расскажи, Петя, как было там, в Ромашовке?

Из рассказа Петра выходит, что он и представления не имел о той заварухе, которая произошла в селе. Спал. Его разбудил Перепелица, когда уже в их оконце показалось малиновое зарево от пожарища. Сразу же стали стучать в двери, но караульный Федулов не открывал. Еще и накричал. На счастье, появился разводящий Сашка Сокур. Приказал Федулову снять замок, но с «губы» ребят не выпускать.

— Когда загорелся дом неподалеку, — жадно затягиваясь самокруткой, вел рассказ Петр, — я подошел к окошку, где разбито стекло, смотрю, прислушиваюсь к стрельбе. Вдруг слышу под окнами посыпались дрова. Ребята за день наготовили их для кухни. Присматриваюсь — маячат темные фигуры, пробираются через те навалы дров к штабу. Не иначе как немцы. Эх, думаю, был бы у меня хотя бы автомат или гранаты. Я бы им дал!..

Прошли наше окошко, пошли к дверям.

Я бегом к Федулову… Давай, говорю, какое-нибудь оружие. А у него только автомат и нож. Отдал мне нож.

Как раз в это время в конце коридора, около ступенек, что-то тяжело упало, донесся глухой стон. Наверное, часового штыком или ножом порешили, чтобы без шума, без стрельбы в штаб забраться. Но второй часовой успел выстрелить. Федулов кинулся туда, к выходу.

Шум, стрельба. Взрывы гранат. Но немцы уже ворвались в помещение.

Мы с Перепелицей выскакиваем в коридор, двигаемся к тем дверям, за которыми в просторной комнате знамя бригады. Это я хорошо запомнил, когда меня выводили по надобности. В темноте натыкаемся на Федулова. Вместе с ним шуганули в комнату. Около порога, скрючившись, остывает немец. На посту номер один, где стояло знамя, лежит наш часовой. Возле него двое. Один уже сорвал знамя с древка, засовывает под борт шинели. «Ах ты гадина проклятая!» — всадил ему нож в спину. Второго прикончил прикладом Федулов. Спрятав знамя на груди, я дал деру назад, к своей «губе». Услышал, что сзади — в коридоре — стрельба и взрывы гранат. Прошмыгнул через окошко… Думаю, наверное, немцы, когда вывели пленных во двор и недосчитались своих, снова бросились в помещение. Там произошла перестрелка между Федуловым и ними. Потому и посчастливилось мне удрать. Я перепрыгнул через дрова, нырнул в тень за дом и оттуда подался в поле. Взял направление на Великие Борки, зная, что там наши танковые батальоны. Припустил что было духу. Боялся погони. Ну, догнать меня вряд ли кому-нибудь удалось бы, а вот пуля — та могла бы… Да они, очевидно, не заметили меня, а может быть, побоялись бежать за мной в темноту… К тому же немцы торопились отвести штабистов, пока не подоспели наши…

Километра за два от Ромашовки догнал штабного радиста.

«Что, — спрашиваю, — когда рация не работает, выручают ноги?» Он говорит, что сидел недалеко от штаба, под деревом, развернул антенну — для лучшей связи. Хотел поговорить с «Рубином». Да полоснули по «ящику» из автомата. Теперь молчит.

«Значит, нужно самому наладить связь с комбригом, доложить, что произошло…»

Вот мы с ним вдвоем и добрались до Великих Борков.

— Хорошо, — говорю, — что вам удалось оповестить обо всем Фомича. Иначе, если бы не прибыли вовремя танки, мы попали бы в полное окружение. А ты знаешь, чем это пахнет…